Чмокают соловьи
небо в синее темечко.
Крестьянскою пятернёй
сердце хватает простор.
Не научившись врать,
рань умирает – девочка.
И рыжебокие тени
думают, что я вор.
Можно канаты плести
здесь из тугих одиночеств.
И снаряжать суда,
вселенский глотая бриз…
Так белокрылые яблони,
наших не помня отчеств,
съев орфографию света,
падают в майскую высь.
Рыхлое тело толпы
безмолвствует с думой о пище.
Требует утренних ласк,
смертельный смакуя лоск.
Во Иерусалим
входит Великий Нищий!
Ясно об имени Бога
ведают камень и воск.
Хамелеоном день,
грудой блестящих штучек,
поигрывая, зевает.
Путая чин и род.
- Я – дворянин Карамазов!-
кричит влюблённый поручик.
- Не-е-е-т, ты красильщик!-
лыбится пьяный рот.