Райком КПСС организовал в декабре-январе в коридорах своей власти выставку картин Ивана Пензова. Справка сообщает о художнике: народный, лауреат премии Грекова, парадный портретист, мальчишкой воевал, был ранен, считался погибшим. Военная судьба почти как у Эрнста Неизвестного («...были ли вы убиты за Родину наповал?»). Дальнейшая жизнь, однако, очень различна.
На выставке было представлено около 70 работ маслом, в основном, портреты военачальников. «Создавая их, автор тем самым стремился создать обобщённый образ своей эпохи» (из справки). Здесь правильней было бы переставить слова: СВОЙ образ эпохи. Потому как с видением художника не все согласятся. Как пишут о войне Константин Воробьёв или Виктор Астафьев! У художников я вспоминаю потрясающие работы Савицкого. Глядя на бесчисленные маршальские кольчуги из орденов и медалей, я вижу в своей памяти родной образ – навеки семнадцалетнего брата, который в сорок втором был впечатан бомбой в дно сталинградского котла. Он так и не успел получить ни одной награды. От него не осталось парадных портретов, и даже одну единственную уцелевшую фотокарточку 3х4 мне удалось разыскать в архивах только после нескольких лет поиска. Глядя на маршалов, я вспомнил 9 мая минувшего года. Я был в своей деревне. По улице шёл старик в двух орденах и нескольких медалях. Одна пожилая женщина, муж которой тоже остался впечатанным бог знает на каком огненном рубеже, вздохнула: «Герои... Герои – в земельке лежат! А Фёдор денщиком был, начальство любил. Кто ловил грудью медали, а кто – свинец...». Так сказала женщина, прожившая каторжную жизнь, сказала о соседе, мужике в общем-то работящем и рачительном.
Слова-то мы переставили, да ведь и то неточно, что художник создал «свой образ». Ну чем это своим, особенным, неповторимым отмечен у Пензова генералиссимус? Точно такой же Сталин у лауреата Сталинской премии Фёдора Шурпина. Правда, в «Утре нашей Родины» генералиссимус изображён на фоне строек коммунизма (зэки не показаны) и в светлом мундире. А у Пензова «неутомимый ленинец» (так он назван одним из ветеранов в книге отзывов) изображён в тёмном мундире и во дворе Кремля. Смена декораций, не более. И так же, как легко можно менять декорации, ничего не меняя по существу, в такого рода искусстве можно и менять голову – к мундиру приставить голову Мао, Ким Ир Сена и т.д. – ничего не изменится.
Есть на выставке ещё один Сталин, в групповом портрете с Г. Жуковым и А. Василевским. Оба Сталина лицами обращены в коридор райкома, навстречу друг другу, с разных сторон, будто стоит спецохрана этого учреждения взамен упразднённой милиции. Попав в силовое поле загробных двойников тирана, чувствуешь себя не очень уютно. Но продолжим осмотр.
Маршалы – ладно. У них неплохо вылеплены черепа и лица. Можно даже увидеть доминанту того или иного характера – волевую (у многих), надменную (у вице-адмирала Холостякова), спокойно-холодную (Мерецков) и т.д. Однако психологизма, анонсированного организаторами выставки, душевного огня, «и божества, и вдохновенья», драмы – это нет ни в одном парадном портрете. Нет того, ради чего существует искусство. Есть скованные и непроницаемые оболочки лиц, есть оболочки тела – мундиры, есть атрибуты служебного положения. Одного нет – глубины.
Но вот большая удача – портрет Черненко. Удача в том смысле, что бездарность изображена именно бездарностью. Восковая, тусклая фигура, живой мертвец. Таким мы его помним, таков он и на картине. Художник в качестве духовной опоры этому кучеру (так его звали в народе) повесил на фоне-стене портретик Ленина. Ленин смотрит на Черненко и смотрит на... Горбачёва, отдельный портрет которого помещён рядом. У Горбачёва на столе опять же Ленин – красный, 20-х годов томик, и газета «Правда». Помните картину «Ленин читает «Правду»? Кстати, за ней далеко ходить не надо – её бледный образ зримо присутствует на групповом портрете. Поневоле задумаешься – неужели эти люди ничего другого не читают? Впрочем, странный вопрос. В иконографии положено изображать лишь то, что положено, и ничего лишнего. Канон есть канон. Если изограф рисует Николая Угодника, то обязан дать ему в левую руку Священное Писание. Если генсека... посему в кабинете Горбачёва присутствует и герб империи (Президент!), и, в углу, красное знамя. Кстати, вот бы узнать – знамя художник придумал (вряд ли он писал генсека с натуры) или оно действительно там есть? Тогда что оно означает? Победу политбюро ЦК КПСС в соцсоревновании – с кем? С Тодором Живковым? Хонеккером? Чаушеску? А может, так своеобразно проиллюстрировал известную народную шутку «КПСС борется за звание коммунистической»?
Господи, останови мой взгляд. Не надо смотреть на Келдыша, который похож скорее на заурядного секретаря парткома, чем на учёного и мыслителя (упёрся руками в красное сукно стола – и банальным кулачком пустое личико). Если генсек-кучер удача, то почему точно так же изображён академик, к тому ж не Лысенко? Потому, что у одного и другого по три звезды Героя? Неужели художник сам не понимает, что не всё надо вставлять в багет и тем паче не всё надо показывать людям?
Остановись, мой взгляд, на «Памяти» – сюжет и композиция в общем-то банальные, плакатные, но старая женщина впечатляет. Остановись на портрете А. Бибика – здесь нормальное лицо, несравненно более человечное и человеческое, чем на официозном портрете другого писателя, В. Карпова. (Или, если писатель-чиновник, так и лица уже на нём нет?) Задержись у портрета М. М. Штрауха (прекрасная работа!), у портретов Ефуни, Мухарлемова (оба академики, однако ж видно, что люди), у портрета зеленоградского врача В. М. Передерина. У двух портретов жены художника. У его собственного автопортрета. Задержись у них, мой взгляд, и ты выведешь простой и непреложный закон: чем меньше мундирности, тем больше личности. а также тепла и лиризма.
Нельзя не остановиться и у полотна «После войны» – единственной пейзажной картине. В ней есть воздух (да, да, именно воздуха не хватает на парадных полотнах!), есть живое дыхание природы. К тому же это картина, ближе остальных отвечающая теме выставки – а она посвящена, как сказано в справке (правильнее было бы сказать – приурочена), годовщине разгрома фашистов под Москвой. Здесь нет маршальской помпезности, сверкания регалий, но есть поруганная безбожной эпохой церквушка, есть сельский погост, покосившиеся кресты захудалого кладбища, есть многотиражный памятник-воин на занесённой снегом братской могиле...
Отзывы о выставке, как им и положено быть, положительны и благожелательны. Учащиеся, ведомые воспитателями, вносят в тетрадку свой лепет. Ветераны искренне восхищаются: «особо хочется отметить... (обязательно перечень всех титулов)... Иосифа Виссарионовича СТАЛИНА» (печатными буквами). Хотя непонятно, почему «особо», ведь ничего другого они на выставке не замечают и не отмечают, будто не видят. Один инвалид войны и труда вписал такой, для него незыблемый, постулат: «В партии говорилось Сталин – это Ленин сегодня – он немеркнущей славой вошёл в историю мирового и международного значения». Как-то неловко напоминать участнику Парада Победы, что слава бывает разной и что мир имеет несколько иное мнение о Сталине, отличающееся от мнения политиздатовского, сорокалетней давности.
Как политическое мероприятие выставка вполне состоялась, организаторы могут поставить галочку. Как художественное явление – вряд ли. Слишком много соцарта, слишком мало – скажем созвучно – Моцарта.
Закончив мероприятие (для журналиста – работу), давайте пройдём с полкилометра по свежему воздуху. Быстрей, быстрей – из коридоров на ветерок, отдышимся, зарумянимся и – в выставочный зал, что во «флейте». В этом доме – музыкальном инструменте, в этом доме-сороканожке в те же дни проходили две выставки. Выставки-вдохновения, выставки-пиршество человеческой фантазии и чувства, выставки цветочных композиций Зинаиды Поляковой и лесной пластики Альберта Каукина. Выставки чудеснейшие!
Жаль, что воспитатели не приводили сюда учащихся.
А. Александров (А. Шерстюк)
«Зеленоградская газета», № 2, февраль 1991