Всё наше свободное время, а так же и всё внутреннее внимание мы проводили в мысленном общении с, как мы их называли, «нашими друзьями» - мушкетёрами Короля Людовика XIII, и в их эпохе, воссозданной Александром Дюма.
Мы упивались их дружбой, и выстраивали свою, по этому прекрасному образу и подобию.
Трудно сказать сколько раз мы смотрели французский, широкоэкранный, новый тогда фильм «Три Мушкетёра».
Регулярно кто-то из нас вычитывал в газете, что в каком-то из кинотеатров города снова «крутят мушкетёров», да ещё обе серии, и кто мог из нас, нёсся туда.
Кто мог, это потому, что не всем родителям было понятно это «тупое» с их точки зрения занятие: десятый (а может и пятидесятый, кто считал?) раз смотреть глупое кино.
Да и телефонов ни у кого из нас не было. Поэтому не всегда можно было успеть оповестить всех троих. И тогда уж кому повезёт, тот и "попадал в рай» на целых три часа.
(«Дружба, связывавшая этих четырех людей, и постоянная потребность видеться ежедневно по нескольку раз - то по поводу какого-нибудь поединка, то по делу, то ради какого-нибудь развлечения - заставляли их по целым дням гоняться друг за другом. Всегда можно было встретить этих неразлучных, рыщущих в поисках друг друга от Люксембурга до площади Сен-Сюльпис или от улицы Старой Голубятни до Люксембурга». Цитата из Дюма)
Точно как наши любимые герои, мы постоянно курсировали между сквером, около которого жили мы с Лёкой, Театральной площадью, где в «дворянском гнезде» проживала наша Любаша, Лёкина одноклассница, и самым удаленным от нашей школы районом, где жила Стелла, и который у нас являлся «улицей Феру».
(Тридцать восемь лет спустя, в ночном Париже мы с ней бродили по улице Вожирар, где жил Арамис, и в её окрестностях.
Бродили кругами, уже накануне отъезда и расставания, неизвестно на какое количество лет. Искали следы мушкетёров Дюма.
Настоящий Д'Артаньян жил на улице Бак, и мы её видели.
Когда мой случайный взгляд упал на табличку, на углу дома, и выхватил в фонарном луче:«Улица Феру»... На неуловимый миг соединилось несоединимое, а потом сердце вновь застучало, и время восстановило своё течение.
Соседняя улочка в несколько домов оказалась Улицей Могильщиков, и обе они выходили к Люксембургскому Дворцу.)
Так же и все внешние события нашей жизни тут же переосмысливались в духе любимой книги. Все те, «кто не с нами», само собой являлись гвардейцами кардинала.
Их следовало не замечать, но уж если это было невозможно, тогда отбивать их «удары» остроумным и изящным, неотразимым пассажем. В этом мы упражнялись постоянно и между собой тоже, но в наших собственных пикировках преобладала благородная дружба.
Мы раздобыли и настоящие рапиры, у которых не было рубящих граней, но были острые концы, если свинтить закругленные головки, чего мы никогда не делали. Конечно, чай не глупые мальчишки.
Как только нас собиралось больше одного, внутренние фантазии тут же оживали в «сценах», как мы называли наши попытки прожить чужую жизнь, и взять из неё всё что можно.
Чужая, гениально созданная жизнь, одаривала нас полётом вдохновенных страстей, приключений, настоящей дружбы и преданности.
Мы жили на полную катушку только все вместе, только в тени отбрасываемой нашей любимой книгой, и проникали между строк, желая ощутить не бумажными, а живыми «наших друзей», да просто самим быть ими.
В какой-то из очень удачных дней, когда «сцены» создавались свободно, и словно сами собой, когда слияние с любимыми образами удавались с первой попытки, и приносили лёгкую и звонкую радость, нас словно подняло и понесло высокой волной.
Мы дополнили своими куплетами единственную известную нам песню мушкетёров из давнишней радиопостановки. В песне нам не всё нравилось, и мы немного переделали четвёртый куплет. Вот что у нас получилось:
Трусов плодила
Наша планета,
Все же ей выпала честь, -
Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры,
Есть мушкетеры,
Есть!
Другу на помощь,
Вызволить друга
Из кабалы, из тюрьмы, -
Шпагой клянемся,
Шпагой клянемся,
Шпагой клянемся
Мы!
Смерть подойдет к нам,
Смерть погрозит нам
Острой косой своей, -
Мы улыбнемся,
Мы улыбнемся,
Мы улыбнемся
Ей!
- Это всё было здорово, а дальше шло нескладно и даже бессмысленно.
Этот куплет мы поменяли:
Скажем мы смерти:
"Вы нам поверьте,
и постарайтесь понять-
нам ещё рано,
нам ещё рано,
рано нам умирать!
Оригинал стёрся из памяти сам собой.
Дальше пошло совместное весёлое творчество:
Чёрные тени
Следом крадутся,
Их подослал кардинал.
Мы сожалеем,
Очень печальным
Будет для них финал!
Герцог коварный
Ставил ловушки
Нам на дороге всегда.
Но чаще бывало,
Сам попадал он
В эти ловушки!
Да!
Нас очень много,
Нас очень мало –
Четверо нас друзей,
Но все мы стоим,
Вместе мы стоим
Гвардии чёрной
Всей!
Получалось неплохо. Мы нанизывали строчки, бурно перебивая и дополняя друг-друга, и песня на глазах росла. Ей необходимо было достойное окончание.
Подьём наш был столь всеобъемлющ и высок, что находиться в нашей маленькой квартирке было уже невозможно, и мы устремились в школьный парк.
Вовсю гремел фейерверк летних каникул, мы салютовали ему шпагами. Последний, заключительный куплет нашей новой песни был уже наполовину готов, недоставало только самого окончания:
Любит нас счастье,
Любит нас горе,
Любит нас бочка вина!
Чем объединяется всё это? Как досказать, не сломав, не исказив, уместившись в ритм и смысл...? Помню мучительную немоту внутри, и бормотание, как бы многократный разбег этого чудного – я уже знала - куплета, точного и ёмкого, как раз для завершения.
Счастье и горе,
Винное море
Пьём мы всегда
До дна!
Уррра! - Несущая волна поднялась ещё выше, и выплеснула нас в школьном парке с текстом песни, заложенной в бутылку, пробку которой мы тщательно залили воском.
У корня дерева, в лунке мы закопали эту, священную теперь для нас Бутылку, с текстом нашей клятвы, и нашей песни, с нашими подписями.
Чего-то не хватало. За школьным парком находился памятник 1200 героям войны с вечным огнём. Не сговариваясь, мы как-то почти мгновенно оказались у этого огня, окружили его, и молча постояли, держа над ним правые руки.
А на многострадальной стене нашей школы в этот день появилась надпись в рамочке, выцарапанная наспех, но старательно: 14 июня 1964.
Иллюстрация - кадр из французского фильма 1961 года "Три мушкетёра"
.