Прямо перед войной дед на пару со своим братом Нисоном и его семьёй, где царила весёлая и любимая мужем Бася, въехали в только что ими построенный просторный светлый дом в Вырице. Можно сказать, только вещи внесли, как грянуло – ВОЙНА! Деда и его брата сразу забрали на фронт.
Мир обрушился на бессильную, ничего в жизни не знающую и не умеющую Соню ещё раз, да как!
Их спасло только то, что деду удалось из уходящего на фронт состава, с кем-то передать строгий наказ семье: немедленно всё бросить и с детьми уезжать из Вырицы. Хорошо, что послушались, но скольких страхов и слёз это стоило.
Через силу решились, насушив сухарей и схватив что-то из вещей ушли в город.
А добравшись до Ленинграда, где у Баси была родня, поняли, что не захватили никаких документов и послали старшего теперь сына Рафаила обратно в Вырицу. Рано утром перед рассветом он добрался к дому и увидел, что Вырицу заняли немцы, а в дом вселились соседи.
Уже после войны, вернувшись из эвакуации, узнали, что все евреи, оставшиеся в посёлке, были выданы соседями и повешены как только немцы укрепились в городе.
Дом с огромным трудом смогли вернуть и продать. Но деньги, стоившие стольких мучений тут же, в поезде, у деда, опытного и осторожного человека, мастерски стащили, он и не заметил как. Это был страшный удар.
Но скрепились, выдержали, с бедностью сжились.
В Ленинграде обе семьи Соня с четырьмя детьми и Бася с двумя сыночками провели почти всю осень сорок первого. Пожили немного в комнатах Басиных родственников, которые к тому моменту уже эвакуировались из Ленинграда.
Через месяц с небольшим они попали наконец на эвакопункт, в школьном здании, где у каждой семьи было по кровати в огромных бывших школьных классах.
Скученность, грязь, шум. Спали с обнимку с вещами, сторожили по очереди. Но зато из этого эвакопункта записывали в очередь на эвакуацию из окружённого города, и это было счастьем.
Маленький Мишенька заболел, дизентерией. Тут, как раз до них дошла очередь эвакуироваться. Их загрузили в пассажирский состав, который должен был доставить их на берег Ладоги, где отходили последние баржи с беженцами.
Стояла глубокая осень. Ночью началась бомбёжка. Состав остановился, люди пытались укрыться в лесу. Старшие братья несли вещи, а трёхлетний Миша был на руках у Муси. Она помнит как под дождём и бомбёжками, увязая в глубокой глине падая, закрывала братика собой. Она вместе со всеми добралась до сборного пункта на берегу озера. Чудом обе семьи не потерялись этой жуткой ночью. Все они попали на одну из последних, уходящих по Ладоге барж с женщинами и детьми.
Сидели на палубе. Над головой летали бомбардировщики. Прикрывая собой братика, четырнадцатилетняя Муся могла только закрыть голову руками. А когда грохот утих, и она решилась осмотреться, то двух сопутствующих барж, что шли справа и слева, рядом не было, а только плавали игрушки, подушки, панамки....
Внутри баржи были тесные нары, где все вповалку лежали, прижимая вещи к себе. А на остановках те, кто посмелей, выскакивали на берег, чтоб наскоро у костра испечь картошку или вскипятить воды, Как баржа загудит – всё бросали и спешно возвращались – ждать бы никого не стали.
Чуть зазеваешься, заснёшь – лишишься последнего. Вещи уберечь было очень трудно. У них украли большой мешок сухарей.
Муся с самого начала беженства держалась поближе к тёте Басе, та умела даже в таком положении смеяться и не падать духом. Рядом с ней было не так страшно, не так тяжело.
Но вот добрались до противопожного, нашего берега и разделились. Они направлялись в Казань, к бабушкиной сестре Хане, а Бася – в Пермь, где у неё была родня.
Ехали в теплушках, как скотина. Ни помыться, ни поесть толком, никаких прочих удобств, и так неделями. У маленького брата началась дизентерия.
Когда, наконец, сумели найти тётин дом, мальчик уже не открывал глаз, и не реагировал на горячую кашку, которой тётя Хана пыталась его хоть чуточку покормить. Он лежал на руках, как мёртвый.
По осенней глубокой глинистой грязи, Муся с мамой и трёхлетним братиком на руках, тащились по ночной Казани – совершенно им незнакомому городу, пытаясь найти больницу, чтоб спасти Мишеньку. Мать от горя совсем обезумела, только стонала и причитала, держась за виски, не в силах что-то предпринять – именно с рождением младшего сыночка проснулось, наконец, запоздалое, немощное, но всё-таки материнское чувство. А тут такая беда!
В полной темноте шли на любой огонёк, чтоб спросить дорогу. Находили какую-нибудь больницу, и получали очередной отказ. Больных детей нигде не принимали, но хотя бы давали им совет, новое направление поиска.
И снова надо было куда-то брести уже без сил. Ходили всю ночь. Это ведь в первый же вечер, после такой-то дороги!
Чудом отдали ребёнка в больницу. А как немного пришли в себя, поняли, что не знают, в какую именно больницу отдали, и документов о приеме у них никаких нет.
Чего стоило потом найти Мишу, я не знаю, не могу даже представить.