А что ж такое всё-таки-
покой?
Пока не знаю -
что это такое:
как видно, выпал жребий мне
такой,
в котором и
в помине нет покоя.
Я, сам себе поблажек не суля,
иду и верю
Родине любимой,
что сбережёт
родимая земля
в любой беде
ей преданного сына.
И в необжитой дальней стороне
глухой тайги-
стремительно и бойко,
приветствуя, вызванивает мне
сигналы растревоженная сойка.
Я вслушиваюсь
в птичьи голоса,
где, ни о чём не беспокоясь,
гремели их симфонией
леса,
в густой траве
увязшие по пояс.
И так их песня слышалась вдали
и ввысь плыла -
ей становилось тесно,-
что будто бы играли
всей земли
на фестивале праздничном
оркестры.
Чуть стихло, но черёмухи кусты
ещё звенят вовсю, не умолкая...
То снова заливаются клесты,
со мною расставаться не желая.
А я иду, последнюю еду
уже добыл у Старого болота...
И в небе, как заветную
звезду,
ищу живую точку вертолёта...
Кричу вовсю
куда-то в высоту,
и чудится,
что по знакомым вехам
мой голос
уплывает в пустоту
и глухо отзывается мне эхом.
А с ним, не заплутавшийся во мгле,
нагрянул с океана
частый дождик
и барабанит нудно по земле,
а может быть, в неё
вбивает гвозди...
Скрипят стволы трухлеющих сушин,
и, переняв неведомые звуки,
чернеющие заросли крушин
шумят,
глуша их тягостные муки...
Вмиг стихло всё,
и даль почти ясна,
и из-за гор, потягиваясь сонно,
уже взошла
нелепая луна,
как бы дождём размытая икона.
В гнездовьях шебаршатся ястреба...
И, ночью околдованный,
как тайной,
на уши заглядевшимся грибам
я наступал негаданно,
случайно...
Озноб крепчал,
гудело в голове,
и, не осилив долгую усталость,
дрожа, я падал в головы траве,
и дрожь моя в неё переливалась.
Но только - отменяется ночлег,
страшусь уснуть в стенаниях угрюмых...
И тут же,
набредя на верный след,
я нёс в Унгой воскреснувшие думы:
вернусь я
к стосковавшейся жене
и к ней прижмусь,
как к маленькому чуду,
и разметаюсь сладостно во сне,
и всё на этом свете
позабуду.
Как будто путь ушёл мой в никуда...
И я живу, по дому не тоскуя,
хожу с женой
смотреть на поезда
и всем в дорогу едущим
машу я...