Ехали рокадой,
встряли в оборот -
по двери покатой
вдарил пулемёт.
Просвистели пули,
ветер обожгли,
по х/б скользнули,
не в меня вошли.
Выпал из кабины
Саня Бородин,
ягоды рябины
смазав по груди.
А спина у Сани
вовсе, как компот.
От удара сзади
задрало капот.
Оттащил в сторонку,
мёртвого дружка,
схоронил в воронку, -
мол, полежи пока…
Тишина сочится,
соловьи молчат,
В логово волчица
увела волчат.
Из воронки вижу -
подкатил комок -
Ковалёва Гришу,
раненного в бок.
Он лежит и плачет,
зажимая боль,
затихает, значит,
скоротечный бой.
Помирает Гришка,
по моторам спец.
И машине крышка,
и друзьям копец.
Пулею пробито
право колесо,
кровию залито
бледное лицо.
Тут к нему подходит
чёрный лейтенант,
в грудь ему наводит
чёрный автомат.
У меня в подсумке
парочка гранат.
Нате, жрите, суки!
Кушай, лейтенант!
Повалились сволочи,
бросив пулемёт,
а мне мой осколочек
распорол живот!
Я себе-то рану
замотал, как мог
и сомлел не сразу,
от крови намок…
Тряпочкой запхнута
грёбана дыра,
подлая минута -
помирать пора!
А я не помираю,
чёрт меня бери!
Вспоминаю кралю
посреди перин.
Как она играла,
ладно сложена,
умному награда,
дураку – жена.
Как она рыдала,
пела, а тайком
ночи коротала,
*****, с политруком!
Белая волчица,
серые глаза,
сладкая водица,
горькая лоза,
белые метели,
чёрная война,
глупые потери -
не моя вина,
как пехота в поле,
лесополоса…
Через приступ боли
слышу голоса:
«Тоже нет дыханья. -
Да он, наверно, труп».
Надо мною харя.
Ну, здравствуй, политрук!
Подоспели наши,
завершив рывок,
Полетели дальше
дни моих тревог.
Вырвался из пасти
смерти вопреки,
выжил в медсанчасти,
я выжил, мужики!
Что со всеми нами
там произошло?
Нету Гриши, Сани, -
пламенем пожгло.
Краля под майором,
политрук в плену.
Ну а я шофёром
добивал войну.
Поседел до срока,
исхудал, как жердь,
жизнь моя – дорога,
остановка – смерть.
Врёт кинематограф:
нет её лютей,
не войны моторов,
а войны людей.
Разве это подвиг:
зверя веселя,
убивал я подлых,
а ранил сам себя?
Мне совсем не надо
медалей-орденов.
Громыхнул гранатой -
всего-то и делов.