Иосиф Бродский смотрит на меня.
Он с кошкой на руках, и он не молод.
Кораблик негасимый и холмы
В глазах его, немолодо глядящих.
В них тайное присутствие любви.
Был факт: поэт, умеющий творить
Поэму быта и поэму сердца.
Он, точно призрак, входит в сумрак комнат
И пыль сдувает с мебели седой.
Он имена ушедших женщин помнит.
«Бобо мертва, но шапки не долой…»
И в смерти неизвестной мне Бобо,
Сквозь выговор блуждающий еврейский,
Сквозь снег, лежащий по краям дорог,
Летящий над дорогами, молчащий,
Сквозь строки Одиссеева письма
«Мой Телемак…» - Москва и Петербург
Передо мной встают, как на ладони,
И через призму их проходит мир.
В кошачьем взгляде старого поэта
Всё тот же молчаливый эмигрант,
Представший пред судом за тунеядство.
Он ничего не делал, как и я,
Как все, кто ничего не может делать,
А только плачет звездною пыльцой,
Дождем течет сквозь сомкнутые пальцы
На дно своих неправильных обид.
Иосиф Бродский шел с кровавой свадьбы,
Где красным становилось молоко,
А кровь белела в выцветших пределах
Молочной или снежной белизной…
Он шел, как небо, супергениален.
А я – к нему навстречу, в этот взгляд,
Застывший взгляд великого поэта.
Я помнила: большой измены нет
Для всех, кто жив, и кто с душой не сладит.
Лишь сладивший победу проклянёт.