Так и стоишь над исполосованной Землей тираном,
думаешь: крылья щекотят лопатки; чувствуешь: тяга дыбы.
Еще надеясь на вовремя снизошедшую охрану,
но, уже не считая, сколько суставов полет выбил.
Впрочем, это позади, тело воскресает, а душа бессмертна,
и ковер опавших лепестков сакуры мягко опрятен.
Тебе так не хотелось быть ни обернутым, ни инертным,
так что теперь наслаждайся спеленотостью мятых пятен.
Смешно и душно, когда вариант с хлопком одной ладонью
обозначен по твоей щеке – другой, знай, хлопнут уже по носу.
Выгибая по кошачьи спину, с лапками кверху, преодолевая придонье,
не забудь, вынырнув, отряхнуть лишнюю плоть и пригладить волосы.
И взорвись паутинно хладнокровной палитрой ядер,
лучами, как иглами акупунктуры, заколи густоту ночи;
бульон, где сварилась твоя душа в желток – продукт корчи,
пахнет гнилой водой и лампадным маслом на Лунном яде.
Красное солнце измажет кисть ума, как наконечник копья,
черным крестом знака, разделит синь на облегание облаков
и выдох веры. А ты нарочито грязнее своего же вранья,
и поэтому чище любых публикаций своих гениальных стихов.
На грани искать перекрестное деление – задача пасмурная,
теперь ты оставил это и дышишь в два легких на две четверти.
Вот так те, кто по воскресительной одышке астму зная,
спокойно глотают предназначение и его отражение при смерти.
И плюнув через плечи, но не попав себе в потный лоб,
шагаешь в ногу с тенью Земли и просеиваешь ветер пальцами –
за тобою захлопнул свою, размалеванную иероглифами, дверцу гроб,
и ты перестал делиться с чужими костями своим драгоценным кальцием.
6 июня 2012