Одно время я отвечал в областной газете за культурную хронику. Работа мне нравилась, хоть и требовала полной отдачи сил. События набегали на события – концерты, конкурсы, выставки, кинопоказы. Иногда и ел я на ходу, и спал всего по несколько часов в сутки, но был счастлив.
В наш город, крупный промышленный и административный центр на Сырдарье приезжало много театральных трупп и концертных бригад. Не назову, пожалуй, ни одного мало-мальски известного тогда в стране артистического имени, с которым не столкнула бы меня журналистская судьба.
Многое вижу сквозь годы вполне отчётливо, и, зачастую, картины прошлого встают, как живые.
Помню и цыганский коллектив, приехавший в Среднюю Азию из Ростова-на-Дону. Руководил бригадой очень колоритный цыган. В первые минуты знакомства он мне не понравился.
-Выпендривается! – подумал я.
На Яне – так его звали – была ярко-красная рубаха, синие шаровары. Ноги были обуты в мягкие ичиги.
И – что меня поразило больше всего – на поясе висел огромный нож в дорогом кожаном чехле.
-Ян, - помнится задал я ему бесцеремонный вопрос, - а это что за бутафория?
Он посмотрел на меня озорными чёрными глазами, подмигнул, хлопнул по плечу и запел:
- Аид всегда аид.
Но потом вдруг оборвал песню, как-то сразу насупился и, тронув нож рукой, сказал:
- Очень полезная вещь. Особенно в нашей бродячей жизни.
-Ладно, - ответил я, - у каждого свои странности.
Вскоре мы подружились. Ян оказался душевным человеком, умным организатором, и, вдобавок, талантливым певцом и музыкантом. И в бригаду свою он подобрал одарённых людей. Я несколько раз посещал концерты этого цыганского коллектива и прикипел к нему душой. Нужно ли говорить, что я написал две большие и очень хвалебные рецензии о концертах цыган в нашем городе.
Ян, конечно, был мне благодарен. Он по-своему и весьма оригинально выражал симпатию ко мне.
Завидев меня на улице, он приседал как бы в шутливом танце, хлопал себя по коленям и горланил , не стесняясь прохожих:
- Аид всегда аид.
- Замолчи, неудобно, - останавливал я его.
-А чего стесняться, - отвечал Ян, - мы же с тобой почти братья. Тебе сколько лет?
- Тридцать, отвечал я.
- А я чуть постарше, братишка, - смеялся Ян, обнажая белоснежные зубы, - но ведь оба мы в войну выросли. Это о многом говорит.
Гастроли цыган подходили к концу, они уже давали последние концерты, когда приехал ещё один коллектив с юга России, из соседнего с Ростовом города. Руководитель этого, второго коллектива не замедлил прийти в редакцию. Был он очень солидным дядей, в прекрасно сшитом костюме-тройке, при галстуке и с напомаженными волосами. Каждого работника редакции он вежливо останавливал и вручал ему контрамарку.
- Приходите, обязательно приходите, - ворковал он при этом, - приходите, не пожалеете.
Ко мне в кабинет он вошёл, сияя, как начищенный самовар.
- Дорогой мой! – закричал он с порога. – Безумно рад нашему знакомству! Как прикажете вас величать?
- Не надо величать, - смутился я, - зовите Рафаилом. Этого достаточно. Меня все так зовут.
- Как можно! – завопил гость. – Такой ответственный работник. Я не посмею!
В тот же вечер я пришёл на концерт новых гостей. Боже, какое это было убогое зрелище! Бездарные певцы со слабыми голосами, не музыканты, а лабухи, которым пристало играть в десятисортном ресторане, никуда не годный репертуар. Но окончательно добил меня конферансье, кстати, тот самый дядя, который ходил по редакции и приглашал всех на концерт. От его пошлых шуточек и анекдотов буквально горели уши.
Я написал разгромную рецензию.
Редактор засомневался:
- Зачем? Гости всё же.
Но я горячо настаивал на публикации, громоздя одну тираду на другую и доказывая, что нельзя давать поблажку откровенным халтурщикам.
Редактор поморщился, но уступил.
Газета появилась в киосках в восемь утра, а в девять в моём кабинете раздался звонок.
- Слушай, ты, подонок! – услышал я, и безошибочно узнал голос вежливого дяди в костюме. - Слушай, ты, - повторил этот носитель культуры, - или ты завтра печатаешь в своей вонючей газетёнке извинение, или придётся тебя поучить уму-разуму.
- Никаких извинений не будет, - твёрдо сказал я, хотя очень сильно заныло под ложечкой, и на душе сразу стало тоскливо.
- Сволочь! – выругался вежливый дядя. – Только попробуй выйти на улицу!
В обеденный перерыв все дружно поспешили в близлежащую столовую. Я остался сидеть на месте в весьма тревожном раздумье. Посидел так минут пять-десять, а потом сам себя успокоил:
- Что они могут сделать среди бела дня, да ещё при большом скоплении народа? Абсолютно ничего! Ну, попугают немного.
Улица была безлюдна. Я завернул за угол, и сразу их увидел – всех троих, вежливого дядю и ещё двух амбалов.
- Подгребай сюда! – приказал самый свирепый на вид.
Стараясь не выдавать своей тревоги, я приблизился.
Амбал сразу схватил меня за шиворот и потащил в переулок. Его соратники подталкивали меня пинками сзади.
Я понял, что спасения не будет и приготовился пострадать за идею.
И вдруг кто-то громко крикнул:
- Стоп!
Мои недруги остановились. Я скосил глаз и увидел бегущего со всех ног Яна в красной рубахе навыпуск и в синих шароварах. В другое время я улыбнулся бы, глядя на него. Но сейчас было не до смеха. Мои преследователи молчали, выжидая. Ян подбежал, и стараясь справиться с учащённым дыханием, коротко бросил:
- Отпустите его!
- А ты что за птица? – завизжал вежливый дядя.
Ян, не говоря ни слова, выхватил нож из чехла.
- Зарежу! – закричал он. – Убью мерзавцев!
- Псих, - сказал один из амбалов , - пациент палаты номер шесть. Пошли отсюда, ребята.
И они нехотя удалились.
Ян усмехнулся, спрятал нож, положил мне руку на плечо и сказал.
- Когда-то евреи и цыгане вместе стояли под дулами фашистских автоматов. У нас с тобой, братишка, кровное родство.
Потом вдруг сверкнул белоснежными зубами и пропел:
- Аид всегда аид.
Р.Маргулис