Тогда я еще был слеп. Сейчас ко мне пришло прозрение, и я смог увидеть на много больше, чем могли бы захватить мои глаза, не будь я избавлен возможности видеть. А так я много осознал, пока находился в своей большой черной комнате. Но сейчас я не хочу рассказывать о том, как ко мне пришло это прозрение, не хочу хвалить мудрецов и знахаря, помогающих мне обрести глаза, я хочу просто рассказать о своей жизни в этом глубоком удушливом мраке.
Каждое утро я просыпался, как и все, открывал свои глупые, непригодные глаза. Поначалу они упорно искали свет, искали-искали, но ни один луч не приходил их утешить. Спустя несколько секунд они понимали, что сегодня еще один день, когда им не удастся увидеть ни капли света. Глупый разум злился, бешено гоняя по жилам горячую кровь, будто пытаясь завести ключик моих ослепших глаз, он мучился в изумлении, заставлял сжиматься руки, выступать из-под кожи жилы, заставлял с огромной силой сдавливаться зубы. Но от этих действий не менялось совсем ничего. Быть может, только влажность в комнате увеличивалась на самую маленькую единицу, ведь бездействующие глаза становились мокрыми, мочили щеки, нос, губы. Больше никакого толку не было от напрасных стараний моего разума. Тогда он собирал все силы, сжимал потуже кулак моей правой руки и... до крови разбивал ни в чем невинную кожу на моих пальцах.
А дальше, бешеный, но понимающий свою безысходность, научившийся встречать ее каждое утро и проводить с ней весь день, я поднимался с кровати, руками хватался за продрогшие стены. Бывало, прижимал к губам свою разбитую руку и злостно сопел, как змей в замкнутой клетке. Но, поскольку сбежать с нее я не мог, приходилось каждое утро принимать свое новое поражение, что так было похожее на вчерашнее, позавчерашнее и поражение того воскресения.
Убийственный мрак. Как он выводил меня из себя! Я часто кричал, плакал, рвал бумаги, на которых иногда пытался рисовать что-то. Я бился головой об лед, прекрасно осознавая, что мне, такому ничтожному по сравнению со всем миром, не сделать и единой трещины в этой застывшей глыбе.
А часы все тикали. Как я ненавидел эти часы! Они никогда не давали мне покоя. Всегда стояли за спиной и, хоть я не видел их диск, циферблат, стрелки, я прекрасно чувствовал каждое мгновение, как они его запаковывали, замораживали и бросали на пол, а оно отражалось этим звонким тиканьем в моих ушах и душе. Со временем часы стали единственным любимым предметом, ведь хоть я и был раздражен их звуками, не мог полностью осознать, сколько времени было утрачено мной зря. Я радовался, что не могу видеть, когда на слух подходил к ним близко и упорно загибал пальцы, опускаясь на холодный пол. Время...
Дальше мне приходилось идти на кухню, ведь мой организм был вполне действующий и без глаз. Действующий? Нет, он был куском мяса, заводом, глупой машиной, превращающей пищу в энергию. А зачем мне она? Ведь я ничего не делаю, я не живу, а лишь существую. Да, в то время я действительно существовал. Единое, что помогало мне дышать - это мои мысли. И хоть в глупых разговорах со знакомыми я болтал о чем-то далеком, моим мыслям всегда находилась пища, и они упорно ее обрабатывали. Вот для кого я берег энергию и ненасытно копил ее.
Бывали такие ночи, когда в тишине мысли так звенели, что становилось страшно потерять еще одно человеческое чувство - слух. Да, если бы я потерял слух, для меня совсем не существовало бы времени. Совсем!
Я только что осознал, что у меня всегда была ночь. Но день отличался от ночи своим необычным звучанием. Ох, он играл прекрасную музыку! Я называл ее "мелодия сегодняшнего дня". Каждый день мелодии были разные: как нельзя увидеть ни одной даже похожей тучи на этом небе, я не мог услышать ни одного подобного звучания, даже прожив тысячи лет! Каждый день звучал по-новому. Были дни, когда мелодия дня была так нежна и спокойна, что я нажимал на злостную кнопку на своих часах, чтобы автоответчик произнес время (я никогда не любил этот холодный мертвый голос!), потому что боялся, не забылся и не спутал ли день с ночью. Бывало и такое. А иногда день был настолько шумный, звонкий, что казалось, за окном все просто кипит, как в кастрюле с неподходящей по размерам крышкой. Тогда я садился ближе к окну и, молча, улыбался. Жизнь идет! И в такие дни мне даже не было обидно за свою неполноценность, ведь им там за окном совсем не важно, есть я или нет, они живут, движутся, дышат! Да, позже становилось немного грустно, но обычно к этому времени мы с моей подругой-безысходностью уже давно переходили на "ты", пили чай и любовались красивыми пейзажами города: она глазами, а я мечтой.
Редко, но все же случалось, что я включал телевизор или радио, или какую-нибудь музыку в своем плеере. Чтобы избавиться от навязчивых мыслей, я "смотрел" фильмы. В них я разбирался достаточно хорошо. У меня даже были любимые актеры. Они так ярко играли, что я запоминал их и в следующих фильмах мог без усилий узнать уже знакомые голоса. Всем этим я пытался разбавить мое застывшее во времени одиночество.
Иногда в мою комнату просачивался дым с балкона моего соседа. Он часто курил. Особенно ночью. И я научился курить с ним. В то время я тоже тайком пробирался на балкон, открывал окно и весь, душой и телом, пропитывался запахом горького табака. Иногда этот пожилой (я определил его возраст по голосу, когда он зашел ко мне первый раз) мужчина скуривал так много, что у меня начинало шуметь в голове. И тогда я смеялся, ведь это моим мыслям сейчас там несладко, это они перестают бегать в пустой голове и полумертвые падают, хватаясь своими тонкими руками за корни моих волос, это они. Пусть отдохнут, а я отдохну от них. Так я и Семен Валериевич часто проводили по несколько минут на "свежем" воздухе. А потом запах уходил куда-то далеко, порхая над нашим городом, а я оставался один, получивший на прощание лишь пощечину от балконной двери Семена Валериевича. В это время мысли, пробудившиеся от опьянения, вновь приступали к своей работе, и я улетал с ними куда-то далеко.
Нет, я не был так одинок, как мне и самому показалось сейчас, во время рассказа о своем темном прошлом. У меня была чудесная соседка Катя. Она навещала меня, и я ей очень благодарен за это. Сейчас мы хорошие друзья и пусть я уже не слеп, она и даже теперь иногда как раньше покупает 2 буханки хлеба в нашем магазине. По дороге заходит ко мне и приносит хлеб. Но сейчас я уже могу видеть, как она стесняется брать у меня деньги, когда я отдаю ей свой долг за ее же доброту и заботу. Она очень хорошая. Это единственная девушка, которую я любил все время. Нет, я не был влюблен в нее, как мои друзья были влюблены в своих красавиц-подруг, я любил ее по-другому. Хоть глаза видели темноту, мысли тайком пробирались из-под волос и разглядывали ее милые черты. Но они так тогда мне и не рассказали, что она на много прекраснее. Видимо ревновали меня и не хотели, чтобы вместо них в мою голову приходила Катя. Вместе с этой девушкой меня навещали новые образы. Бывало, она рассказывала мне о том, что творится внизу, на улице, что произошло у нее на работе или о чем она услышала недавно, но эти все события мне были так неинтересны. Я стоял и, молча, наслаждался ее звонким голосом, слушал его, а он был так близко, как ни один голос до этого. Он был, несомненно, чистый, гладкий, такой нежный, что без маленькой зацепки просочился сквозь тело и попал в сердце. Но я знал, что Катя все же уйдет и мне опять останется только пощечина уже от моей двери, хоть на много нежнее, но ее получать было куда больнее, ведь теперь дверь становилась преградой между мной и милым голосом Кати.
Ах, да, еще вместе с Катей ко мне приходило много запахов. Она приносила запах улицы, машин и асфальта, запах дождя, запах своего дома, запах духов ее мамы, иногда запах алкоголя ее отца. И все они кружились в моей голове вперемешку с мыслями. Однажды, когда она пришла вместе с запахом алкоголя, я чувствовал робкую дрожь в ее нежном голосе. Что это? Неужели слезы? В тот день она говорила со мной необычно долго, все пыталась найти что-то в своей голове, чтобы рассказать мне еще и еще. Тогда я ощутил впервые чью-то потребность во мне, ощутил, что могу чем-то помочь и быть полезным. И я предложил ей чай, который она же купила мне в магазине. Ох, как же приятно было понимать, что сегодняшний закат увидит в моем окне два облика. Это было счастье. Но запах алкоголя ее отца на одежде вновь коснулся меня и вкус счастья стал не таким сладким.
Мне безумно захотелось спросить ее, что случилось, прижать к себе и утешить, но нет, этого делать я не стал. Я чувствовал ее растерянность, скрытую боль, слышал, как она бьется внутри… или это билось мое сердце. Она не знала о чем говорить и, молча, терпела порезы мимолетных мыслей. Тогда я попросил рассказать мне об улице, какая она в ее глазах. И Катя рисовала передо мной незабываемые картины улиц, парков, машин, она украшала вечерние дороги золотом фонарей, серебром большой луны... А потом заговорила о море. И сейчас, увидев и почувствовав море, я понимаю, настолько искренне она описывала каждую капельку. Да, эта девочка внесла так много красок в мой одинокий мрак! После рассказа о море я чувствовал, как она улыбалась. Ох, я бы снова отдал свои глаза взамен на ее улыбку и счастье.
Этот день, проведенный с Катей, был одним единственным счастьем. Он был радугой среди моего серого неба, а она тем лучиком солнца, что сумел разбудить эту радугу среди громадных тяжелых туч.
Я безгранично благодарен ей!
Но уже было темно, и Катя произнесла именно те слова, которых я так боялся. Она сказала, что ей пора уходить. Я отдал ей деньги за продукты, и она ушла.
За все время, когда она приходила ко мне, я отдавал ей деньги, иногда она хлопала меня по плечу, могла касаться, проходя на кухню, но я не замечал этих прикосновений, а сейчас, когда вновь отдавал ей деньги, я почувствовал что-то незабываемое, теплое, до ужаса незнакомое моим побитым пальцам. Не знаю, как тогда я выглядел, не знаю, о чем говорила мимика моего лица, что открывал ей мой силуэт. В то время я не думал об этом, я совершенно забыл обо всем на свете, лишь включив абсолютно все свои человеческие чувства, чтобы они, как антенны на высотных зданиях, могли улавливать все ощущения, прилетевшие ко мне с этой неизведанной планеты по имени Катя.
После этого вечера я полюбил Катю еще сильнее, еще радостней мне становилось в те минутки, когда она приходила ко мне. Но я имел одну, чертовски непонятную поначалу мне, вещь. Не знаю, как так у меня получалось, но я не позволял себе думать об этой девушке. Как только она закрывала дверь, я как будто забывал о ней. Тогда я не мог понять, что творится, ведь я точно испытывал к ней это теплое чувство в груди. Куда оно пропадало? Как будто Катя приносила его с собой и дарила мне лишь на время. Но, все-таки, позже я осознал, что всего лишь крепко держал свое маленькое сердце, лишь бы оно не ощутило привязанности. Конечно! Я просто трус и таким образом защищал себя от ужасной боли каждой потери своей родной девочки Кати.
И все же мне опять хочется остановить поток своих чувств, перекрыть все мысли о ней.
После избавления от черной шали, что отлично скрывала весь мир от моих глаз, я бы хотел лишь одного - остаться здесь и больше не позволить ни единому запаху алкоголя причинить ей боль. Но, увы, я знаю, что в этом жестоком мире мы должны отдавать что-то взамен, чтобы получить желаемое. Я очень хотел получить свое прозрение, и я это имею. Но мне теперь нужно уехать из своего города, ведь такой договор у меня с тем человеком, что подарил мне эту возможность видеть. Теперь я должен оставить все и уехать. Может именно поэтому я так крепко сдавливал свое сердце, чтобы потом не отрывать от него уже слившуюся с ним частичку. Возможно.
Я знаю куда уеду! Я хочу жить там, где все мне будет напоминать о моей спасительнице, о моем прекрасном ангеле. О ней мне напоминает море. Именно тот момент, когда она передала мне свои чувства так, что я без глаз смог ощутить ее улыбку. И теперь я уеду куда-то к морю. Каждое утро, просыпаясь, я не хочу видеть ничего другого, лишь ее улыбку, купающуюся в теплом море, подчеркнутую желтым побережьем и укутанную в синее небо, такое же глубокое, как ее глаза. И лишь сейчас я сполна ощущаю всю красоту, что таится в возможности человеком видеть, лишь сейчас, когда смотря на море, я вижу ее дивный облик. Я вижу!