А после – покой.
Не хватило тщедушной весны.
И вряд ли найти, где дремотно качался размокший
бумажный корабль, в лужах висли клочки белизны,
и солнце сквозь тальник чертило косые дорожки.
Несбывшийся ты. Оставлял на потом, на потом:
бузинную ветку, травы острова под ногами,
прогулки по небу, где тонешь в пуху золотом...
Теперь отболит.
Обрастёт ли ракушками-снами,
уйдёт ли сквозь свет предвечерний грядой облаков,
но слов приглушённых не вспомнить, а в горле не колко...
Таят в себе сладость и грусть леденцовых осколков
звук шороха шин по шоссе, в глубине городов –
гаргульи-дома.
Веет шёпот молящий вдогонку,
что слух не уловит, запомнив лишь птичий язык.
Твой мир беззащитен, пульсирует кожею тонкой,
зелёной улиткой закручен, ещё – черновик.
Был привкусом талой воды день заполнен и тих,
набит воробьями, сверканием листьев и пыли.
И жизнь вдруг прикинулась тесной, молочной, ковыльной,
доверившись посвисту южного ветра на миг.
Как будто касается губ, разливаясь теплом:
чуть-чуть – пропадёшь с головой. Память – пёстрая бездна.
И звонкое имя твоё – цвет травы под дождём –
покажется шкуркой пустой и уже бесполезной.