И вот стала Инесса Арманд помимо философии Марксизма Ленину вопросы задавать. И понял Ильич, что пора ему через границу, пешком с лукошком. Заждались питерские рабочие прокламаций! Пробежался напоследок по вечерней Женеве, заодно и лукошко подобрал подходящее. Кузовок целый. Как рюкзак, а легкий, плетеный и с крышкой. И любое бочечное дно, по диаметру годится для маскировки.
Вынул он из урны пару газет вчерашних, на дно от бочки селедочной наклеил. Пока сохло, выгреб из-под дивана все накопившиеся там прокламации. Сложил в лукошко, поставил у окна и пошел к швейцарскому часовщику забирать из починки швейцарские часы отца своего. Насилу успел к закрытию.
Вернулся вождь пролетариата на Инессину квартиру. Тишина, видимо опять заседание коммунистического кружка работниц текстиля. Поглядел на часы, пора выдвигаться к границам.
Написал Инессе записку трогательную: Товарищ Инесса, пойми меня правильно, Заждались пролетарии Питера революционных прокламаций! Взвалил кузовок на плечи, и ходу, пока вроде у шпиков пересменка.
Идет он лесом, отдувается, тяжело бремя народного освобождения. Дай ка, думает, сяду на пенек, закручу из прокламации козью ножку. И только собрался было, как слышит голос до боли знакомый шепелявый, гнусавый, прямо в правом ухе как бы
-Не садисс на пенёссс, не куры паппиросссс. Пролетариат пракламаций ждёсс!
-Тьфу ты черт, и мировая революция в придачу!
Пошел полем, пожато жито. В скирды собрато. Обопрусь, думает о скирду, скручу из прокламации козью ножку, дорога то дальняя путь неблизкий, пешком с лукошком. И только собрался было, как слышит голос до боли знакомый шепелявый, гнусавый, прямо в левом ухе как бы
-Не перись о скирдосс, не куры паппиросссс. Пролетариат прокламаций ждёсс!
-Тьфу ты черт, и партийное сознание!
Бегом в кусты, там спрятан лаз, через контрольно следовую полосу!
А в кусту то засада! А в кусту то патруль!
-Ага попался, господин профессиональный революционер!
Анну, открывай кузовок, чем еще народ смущать супостат пожаловал, подступил с расспросами офицер, усы черные, завитые.
-Ах что вы, господин офицер, полноте, какая крамола, я турист, энтузиаст ходьбы пешеходной, видать с дороги сбился, за что чистосердечнейше извиняюсь Ильич смущается, а сам мыслит в сердцах: «Ах Инесса, так ли коварны, так ли похабны, были вопросы твои, женевским утром за чашкой кофе?»
И только подумал, как слышит голос до боли знакомый шепелявый, гнусавый
Ах шттоовыы, гаасспандин аффицер, усы черные , завитые, Ээтта у нас с жинихом моим такие фантазии, в пучешствиии!
И сама Инесса, из под дна бочки селедочной маскировочной кажет глаз свой бледный из под ресниц бесцветных.
- В Таверну Царя и Отечество!
Отступил офицер, черный ус подкрутил, Ильичу подмигнул. Документов фальшивых не проверил даже…
И пошел Ульянов – Ленин опечаленный, согбенный, вдоль болот унылых финских прямо к Питеру, проклиная революционную бдительность
А Инесса, пламенная революционерка, прокламации все, под платье глухое плюшевое предусмотрительно спрятала.