Комната. Включенный свет. Стол. На нём стоит чашка чая. Которую ты сам же и заваривал, кстати говоря. Для того, чтоб согреться. Хотя это глупо - стынущие в самой середине кости согреть невозможно ничем, но в тот момент ты этого не понимаешь... Мелькает мысль - надо её выпить...
Через час. Затуманенный - правда, от слёз и от боли, не от чего-то другого... - взгляд скользит по чашке. Мелькает мысль - Господи, а ЭТО что такое? И что это здесь делает? И тут до тебя доходит... Что это всё та же чашка. Которую никто не трогал, она всё это время так и простояла на столе перед тобой. Но ты её так и не выпил. Потому что ни прикоснуться к ней, ни тем более поднести её к губам сил у тебя нет. Не говоря уже о том, чтобы сделать хотя бы один глоток...
Наконец, когда ты осознаёшь, что это всё та же чашка с чаем и когда наконец для тебя становится возможным до неё дотронуться, - чай, естественно, уже остыл... Больше того - он медленно, постепенно превращается в лёд. Становясь таким же ледяным, как твои кости. Которые, кажется, не согреются уже никогда... Никогда... Ни-ког-да.
Нет, согреть-то их можно, но только одним... А чем... Но это знает только твоя душа... И твоё сердце...
...Ты тихо говоришь сквозь зубы: "Вот же... Надо же, сколько чая пропало!" Потому что это целая поллитровая чашка... И, Господи, как же жалко выливать её в раковину... И тут ты понимаешь - нет, ты её не выльешь. Ну, не выльешь, и всё. Не сможешь... И в какой-то момент у тебя снова мелькает мысль - уже другая. "Ну, что? Может быть, холод - холодом?" Клин - клином, а холод - холодом... Интересно... Попробовать, что ли? А, была не была... где наша не пропадала! И медленно, очень медленно, по глотку, ты пьёшь этот, с позволения сказать, чай... потому что, естественно, это уже не чай... - граница которого - едва тёплое, переходящее в холодное...
Но это тебя, естественно, не спасает. Больше того - ты пьёшь эту непонятную, абсолютно безвкусную жидкость, и успеваешь каким-то краем удивиться - а что я делаю? Не "зачем", не "почему", а "что?"
Ещё через десять минут. Медленно поднимаешь голову. Ничуть не просветлевшим - ничуть, потому что как текли у тебя из глаз слёзы, так и продолжают, потому что из 24 часов в сутки у тебя они текут 22, а то и 23, причём специально ты ничего для этого не делаешь, они текут сами, стоит тебе открыть глаза с утра, и даже когда ты закрываешь их вечером, они продолжают течь, текут и во сне, и весь день ты смотришь на всё, что вокруг, тоже сквозь пелену слёз (а в ответ на мамино предложение - а потом и просьбу, ну, а в конце концов уже и мольбу - успокоиться, ты едва можешь разжать зубы, чтобы ответить, - хорошо, я сейчас попробую, потому что при этом ты прекрасно понимаешь, что стоит тебе их разжать - и ты не успокоишься уже никогда; ты будешь рыдать, пока не истечёшь слезами, и тебе не останется ни малейшего просвета для того, чтобы вздохнуть - потому что с ног до головы каждую твою клеточку заполняет боль. Боль, которой нет аналога. Нигде, в целом свете, во всём мире. Боль, которой ты до тех пор не испытывал - никогда в жизни своей. И от которой нет ни капли облегчения. Его не принесёт тебе ничто - ни укол, ни таблетка, ни микстура... Она не даёт дебе даже дышать - если и удаётся тебе сделать вдох, так через два раза на третий, а то и через три на четвёртый. 24 часа в сутки ты горишь в этой боли... И спасения нет нигде - куда бы ты ни попытался бежать... Потому что она рвёт тебя в клочья. А зубы у неё ой какие острые. А когти - ещё страшнее... И почему ты до сих пор жив, ты каждый очередной день даже не понимаешь... только, наверное, успеваешь краем сознания этому удивиться... Как, собственно, и тому, что ты ещё в сознании...), и конца этому нет и не предвидится... - взглядом ты обводишь комнату, и глаза твои утыкаются в непонятно откуда взявшийся здесь предмет. "Что это? А, ну да... конечно..." - усмехаешься ты... Конечно, что это может быть ещё? Клин - клином, холод - холодом... Холод - холодом, клин - клином... Ты пытаешься подняться и уйти, но это тебе так и не удаётся, потому что со стула встать у тебя нет сил, да и возможности - ноги абсолютно тебя не держат, а звать кого-то, чтоб тебе помогли подняться, ты, конечно, не хочешь - не последнее место в этом занимает то, что ты на самом деле кое-чего не хочешь - а именно, чтоб тебя снова не попросили успокоиться - потому что прекрасно знаешь, что это тебе всё равно не удастся... А расстраивать и волновать никого ты не хочешь тоже... Ты усмехаешься, потом, поняв, что тебе не встать, по крайней мере, без посторонней помощи, смеёшься чуть громче, а слёзы при этом так и продолжают литься... Потом смех обрывается сам по себе, причём когда именно это случилось, ты осознаёшь не сразу, и ещё какое-то время недоумеваешь, почему вдруг наступило молчание и когда же это ты перестал смеяться; и ты так и остаёшься сидеть на том же самом стуле, кости у тебя, кажется, застыли окончательно и превратились в айсберг, не говоря уже о том, что снаружи ты в ледник превратился ещё раньше и от холода не чувствуешь ни рук, ни ног, и чай тебе не помог тем более - ему помогать тебе было в этот раз нечем, он остыл намного раньше, чем твои губы смогла смочить эта обычно такая оживляющая влага... а поэтому ты больше похожа на изваяние, которое больше никогда и ничем не согреется... А вернуть тебе жизнь может по-прежнему только одно... Медленно текут минуты, превращаясь в часы, а часы текут, превращаясь в дни, но так же медленно, по капле... по доле капли... по одной десятой доли... по одной сотой... по одной тысячной... Бесцветные, совершенно одинаковые, повторяющие друг друга и в конце концов словно слившиеся в один, в котором невозможно сосчитать даже часов, дни... И неизменным в них остаётся только одно - чёрный непроглядный клубок боли... Комната. Включенный свет. Стол. На столе стоит пустая чашка...
ЗАНАВЕС