В храме полутемно было всю дорогу: берегли электричество.
После каждой службы свет гаc в одном, другом притворе и, наконец, в центре; не светились уже и не переливались Царские Врата – посередине храма, перед входом в алтарь; тихие бабушки даже не шли, а как будто текли мимо стен, одну за другой задувая свечи. Прихожане медленно расходились, на улице бывало уже темно, таинственно и морозно. Последней в храме оставалась молодая готовящаяся к монашеству уборщица – работу в храме она совмещала с учёбой в ВУЗе. Для уборщицы, работавшей день через два, на эти её рабочие дни выделялась при храме небольшая и довольно уютная каморка. Некоторую часть каморки занимала большая, некогда белая, а теперь неотмываемо закоптившаяся печь /в печи жгли записки “О Здравии” и “О Упокоении” после того, как прочтут их во время службы/; напротив печи стоял шаткий, но храбро державшийся стол с двумя стульями с одной и с другой его стороны; в углу помещалось нечто вроде тумбочки со стоявшим на этой тумбочке чайником, над которой висела закрывающаяся шкапчиком полка с кагором, солью, и ещё массой каких-то совсем неведомых ингредиентов. Прямо перед столом, посередине каморки, был люк, открывая который, служки спускались в погреб тоже за какими-то продуктами. На электроплитке разогревали не только чайник, а также остатки в кастрюлях и на сковородках, перекочёвывавшие из трапезной после того, как поедят священники. Бывали и наваристые борщи, и грибы, и мясо, и всё подряд, и откуда-то всегда бывало много конфет и сладкого – прихожане, что ли, приносили. Над стоявшими у стены тремя чанами со святой водой, которой к ночи часто не оставалось, так как вся была раздаваема прихожанам, - висел в небогатом окладе образ Николая Угодника. У другой стены была вешалка – несколько крюков /или даже и плечики там были/, на эту вешалку при начале работы с утра вешали снятую верхнюю одежду, а при окончании этой работы вечером или ночью – синий, ещё более необратимо, чем была закопчена печь, засаленный халат – униформу уборщицы.
Когда уборщица убиралась, ей говорила женщина, немолодая, но и не пожилая ещё, с должностью вроде завхоза, чтобы уборщица жгла свет только в той части храма, в которой убирается, и то, по возможности, не весь.
Последними, и в полночь, и в час ночи, бывали задуваемы лампадки перед иконами, расположенные, как и иконы, на разной высоте, и потому с разной лёгкостью доступные. Ранним утром приходила сменщица и раньше начала первой утренней службы лампадки эти зажигала обратно.
Это была жизнь в другом измерении: жизнь от службы до службы, высокие ноты пения на церковнославянском и частично на греческом языке /храм, расположенный в неприметном переулочке рядом с Арбатом, принадлежал к Иерусалимскому подворью/. Плыл ладан, заволакивая все привычные мирские предметы, в наискось падающих лучах сверкали золотом шитые ризы священников, в клубах ладана искажались изображения на иконах, так что можно было подумать, что меняется выражение лиц или, например, изображённый на иконе святой вдруг начинает идти тебе навстречу. Мягкий, ещё горячий свечной оплдыв приятно мялся в руках уборщицы, когда она собирала его где руками, а где специальным скребком. Бывало так, что некому было собрать, тогда образовывались на подсвечниках Гималаи из этого приятно пахнущего огнём и свечами оплыва, и казалось, что эти Гималаи говорят о том, что люди не скупятся на свечи, покупают их помногу. По две и по три толстых свечи тогда слеплялись в результате вместе, и получалась некая общая свечная масса, весело трепещущая огоньками на трёх разных фитилях. Для тех, кто не мог себе позволить купить свечей, стояла тумбочка для пожертвований “кто сколько может”, деньги из которой тратились на одну, не помню к какой иконе зажигаемую, гигантских размеров свечу. Дарители вешали на Кресты и к иконам ювелирные украшения: браслеты, цепочки, кулоны, кольца, серьги. Одна из икон Богородицы была просто увешана всем этим – повесили всё на икону так, как будто Богородица надела на себя все эти цепочки и кулончики.
Заполночь уборщица сидела в темноте, на лавочке, расположенной вдоль стенки, и смотрела на несколько робких, со службы ещё оставшихся свечных огоньков – просили их не гасить, потому что именно этой ночью что-то такое по кому-то читают. Вкусно пахло остатками ладана, елеем, свечным огнём.
2012-06-15