Берега начали вырисовываться из лёгкого тумана, и оказалось, что вокруг много опасностей и подводных камней. То, что Влад знал о семейной жизни по воспоминаниям детства и юношеским мечтам, не хотело, никак не могло совпасть с его теперешним повседневным опытом, и это обескураживало, иногда раздражало. Он понимал, что во всех семьях есть какие-то сложности и несовпадения, но не понимал, как же с этим справляться.
Похожее происходило и с Ланой. Домашнее хозяйство всегда лежало на плечах родителей, и из всего нового многообразия забот интересным для неё было только обустройство и декорирование квартиры. Это она делала с удовольствием, талантливо. Все остальные повседневные, отнимающие много сил и времени хлопоты, очень быстро превратились в скучную обузу. Пока в её жизни была школа, а потом химический факультет института, ей почти не приходилось соприкасаться с устройством быта. Мать с отчимом оба любили свою девочку беззаветно. Оба дружно и незаметно делали каждый свою долю дел, успевая кроме работы всегда поддерживать чистоту, тепло и уют своего крохотного гнезда. Теперь это чудесное время было только недостижимым воспоминанием, а взрослая независимость обернулась быстро надоевшей каруселью. К тому же муж не понимал, что тут есть и его доля. Он совершенно не хотел видеть своей партии в их ансамбле, чтобы исполнять нудные ежедневные хозяйственные экзерсисы. Не принося в дом никаких таких особых заработков, он почему-то ожидал, что ему всё должно быть предоставлено вовремя, и в наилучшем виде, пока он, переодевшись в домашнее, сидит с книгой. Правда и в домашней одежде он выглядел всегда достойно и элегантно. В этом они совпадали: никакой неряшливости, небрежности в их обиходе не было. Лана не могла себя видеть без красивой, оригинальной одежды, без ухоженных рук, лица и причёски. Она всегда выглядела принцессой, даже в кухонном фартучке.
Лана не была провинциалкой, её родной Ленинград давал богатую пищу глазам и уму, вокруг было много интересного: людей, событий, архитектуры, но Москва её завораживала. Академическая семья мужа вывела её на такую высокую орбиту общения, что, само собой, надо было соответствовать, если не научными работами (химия, как профессия её мало увлекала), то хотя бы быть в курсе всех театральных и концертных премьер, последних литературных публикаций, новых выставок.
Она бы с восторгом и вдохновением всё это бесконечно поглощала, но вытянуть за собой мужа оказалось трудной задачей. Его эта беготня не занимала, это верчение вокруг искусства быстро утомляло, а стрекотание ценителей выглядело глупо, с его точки зрения.
Да, он не стал учёным, не входил в «когорту бессмертных», но своё дело делал добросовестно, и суеты никакой не любил.
Владу трудно было всё время ощущать ту пропасть, которая отделяла его от привычного окружения своей родни. Поэтому он не стремился к семейным встречам, где чувствовал висящий в воздухе постоянный укор, который, ему казалось, был в тоне матери и сестры.
Правда, его брат-близнец тоже никакими особыми успехами похвастаться не мог, но то, что их обоих могли рассматривать как семейную неудачу, его раздражало ещё больше. Он старался не иметь с братом ничего общего. Детская спаянная дружба и привязанность давно растаяли дымом.
Жора жил трудно, часто пил, хотя не опустился окончательно, но всё же постоянно терял работу, и никак не мог ужиться ни с какой постоянной подругой, безуспешно пытаясь удержаться на плаву.
Влад внутренне сердито морщился, когда надо было в очередной раз бросать брату спасательный круг, вникать в его дела. Зато старшая сестра, тоже успешно занимающаяся, как и мать с отцом, наукой, ещё и вышла замуж за восходящую научную звезду. Благодаря деверю, после смерти отца семья осталась в том же, привычном окружении и положении в обществе, созданом ещё отцом – соратником Курчатова.
Влад давно создал себе репутацию домоседа, чтоб по возможности избегать светских раутов, но теперь этому очень мешала жена.
Лана готова была всё свободное время проводить в семейных вечеринках и встречах, блистать яркой красотой и остроумием, звонким смехом. Как будто, какое-то жаркое сияние исходило тогда от неё, она летала птицей в родной стихии.
Москва была для неё вершиной холма, с которого открываются необозримые дали, другие вершины, к которым она страстно стремилась.
У Ланы оказалась бездна энергии. Она прошла курсы гидов, после работы водила экскурсии по историческим местам столицы. С помощью одной своей новой знакомой находила группы туристов, и была для них путеводной звездой. Эти малые путешествия по Москве были для неё залогом тех, других, которые вот-вот могут случится. Её постоянно вела за собой какая-то подьёмная сила, какие-то невидимые крылья за спиной постоянно звали куда-то, не давали покоя.
Домашнее хозяйство от этого только проигрывало, выглядело полузаброшеным, хотя грязи Лана не терпела.
В понятие гостеприимства у неё входили высокая степень «комильфо», и некая церемонность, которым должны соответствовать убранство и сервировка. А они не соответствовали, этого не позволяли ни деньги, ни время.
Охоты вылащивать свой новостроечный двухкомнатный шалаш ни у кого из них не было.
Да и вечно сидящий с книгой муж не способствовал атмосфере приёмов. Поэтому и к себе позвать гостей она могла крайне редко, и выйти куда-то с Владом было крайне сложно.
Он вклинился, словно гвоздь в стену, в привычный средненький комфорт их жилья, весьма средненькой работы со средненькой зарплатой, и двигаться никуда не хотел. У него были свои путешествия, но совершал он их в комфортной домашней одежде, и в любимом кресле, с очередной книгой, на которые у него был прекрасный нюх.
Лана же брала книгу, если о ней уже начинала говорить вся Москва. Читать любила в позе лежащего Будды, и входя к ней в такие минуты Влад любовался тюрбаном тяжёлых волос над нежным овалом светлого лица с бархатными тенями густых ресниц, твёрдо вырезаными сочными губами, тонким запястьем точёной руки. И так замирало сердце под высокой нахлынувшей волной, что всего заливало счастьем.
Отдать домашний вечер с ней за толкотню в вечерней плотной толпе москвичей, и всё ради того чтобы полюбоваться на очередное зелёное чудище с тремя ногами, и глазом на затылке –произведением пробивающегося к славе честолюбца? Ни за что.
Спокойный и выдержанный, муж отличался редкой несговорчивостью. Повлиять на него можно было только крайними мерами, которыми не следовало злоупотреблять, это Лана понимала.
Но её не отпускало беспокойное желание птицы вылететь из серенькой клетки, взмыть в высоту, просверкать там радужно на солнце, рядом с любимым. И она всё звала его, металась, ломая о прутья яркое оперение, тускнея красками.
Очень выручали приезды мамы...