Послушай, Марина! Я знаю, поэма ухода –
Последняя точка, последнее звонкое эхо.
Я знаю, как это бывает, как вглубь небосвода
Как будто воронкой в пучину из звездного смеха
И света – затянет, заманит безбрежной свободой,
Великой свободой, отринувшей жизнь, как проклятье.
Послушай, Марина! Я знаю – есть горечь ухода.
Есть гордость ухода. Возможность уйти – это счастье.
Пусть глупые скажут: сломалась, иссякла, устала,
Пусть трусы твердят: то душевная слабость, безумье.
Пусть плоть, что высот и падений бездонных не знала,
Гордится ничтожеством, сытостью, благоразумьем.
Пусть скажут: терпеть, превозмочь, удержаться на грани
Паскудного мира, где трусость – сродни преступленью,
Где высшая ценность твоя – не в душе, а в кармане,
В пульсации мелкого сердца, заплывшего ленью.
Пусть скажут: о, мир так прекрасен! (О, мир так ужасен,
Где ты одинок – нет, не в стае – ужаснее: в стаде!
О, знаю, как топчут копытами, знаю, как гасят
Цветов угольки!). Ты откинула светлые пряди
Волос, и веревка скользнула змеиным извивом,
Сложилась в кольцо, в эту брешь, в эту дверь в бесконечность.
Послушай, Марина! Я знаю – бывает тоскливо,
Но все-таки веришь, что будет, что встретится НЕЧТО,
Какое – не знаю. Но то, что поможет смириться
С предательством, подлостью – хуже! – с тупым равнодушьем
(Ведь есть адвокаты у этого мира, о жрица
Порыва и взлета!). Я знаю: сначала – удушье,
Чтоб после вздохнуть полной грудью, легко и свободно.
Сначала – паденье, чтоб после взметнуться к пределу.
Сначала – глотнуть, захлебнувшись, всю горечь ухода,
Чтоб сладостным стало и светлым паренье над телом.
О, знаю! На краешке стула над самою бездной
Сижу, словно жду – то ли знака с небес, то ли зова.
Послушай, Марина! Я знаю: есть радость исчезнуть,
Погибнуть, спасаясь. О, ты, многозначное слово!
Поэтам – жизнь мачеха вечно. А было ль иначе?
Что злато и слава! Им чуткости, может, хватило б…
Их губит – бездумно, безбожно, и, в общем, довольно удачно
Тот самый народ, для которого дышат… Их силу
Не знаю, зачем, почему, для чего и откуда
С рожденьем дают, и имущий отмечен проклятьем.
Нельзя – не писать. Это будет до самой могилы.
И хлещет, как кровь из артерий – ее удержать ли?
Как мощный поток, водопад, как обвал, как лавина.
Не хочешь – а пишешь. Не хочешь – но пенятся мысли.
Нельзя – промолчать. Коль поэт – все равно, он мужчина
Иль женщина - хлещет лавина из слов.
Бескорыстно,
Не для гонорара, не для достижения славы!
Но буду ль услышана?.. Что-то рождается хлебом,
А что-то – скалой. Кто-то – волком. И будут облавы,
Флажки и погоня… Поэты рождаются – с небом,
Повернутым внутрь, заключая в себе бесконечность,
И вечно пытаясь извлечь эту черную бездну.
Им плохо под солнцем. Им пусто. Их родина – вечность.
Затравит оленя у пропасти серая стая.
Его удержать бы, спасти!.. Но откуда в них милость?!
Не слышат. Не внемлют. Идут. Наступают. Толкают.
Стоят на краю. Удивляются: что с ним случилось?