На одном из занятий литературного объединения «Свиток» мы разговорились на духовные темы. Поводом к беседе послужили только что прочитанные некоторыми авторами стихи. Прозвучала мысль о том, что любое произведение искусства — это проповедь. Причём проповедовать можно совершенно разные ценности. О том, какой с автора может быть спрос за его слова, размышлял ещё Иван Андреевич Крылов в басне «Сочинитель и разбойник». Сочинителю, который, угодив в адский котёл, всё же «не думал быть Разбойника грешней», мучительница-Мегера дала такой ответ:
…Ты ль Провидению пеняешь?
И ты ль с Разбойником себя равняешь?
Перед твоей ничто его вина.
По лютости своей и злости,
Он вреден был,
Пока лишь жил;
А ты... уже твои давно истлели кости,
А солнце разу не взойдет,
Чтоб новых от тебя не осветило бед.
Твоих творений яд не только не слабеет,
Но, разливаяся, век от веку лютеет…
У талантливого автора греховное может казаться романтичным. Есть литераторы, которые легкомысленно относятся к тому, «как слово наше отзовётся». К некоторым произведениям мне так и хочется сделать пометку: «Не пытайтесь повторить!», как это делается на телевидении, если там показывают опасные трюки.
Был случай, когда одна старшеклассница дала мне своё стихотворение «на разбор». Я прочла его и спросила юную поэтессу: «А как ты сама относишься к тому, что хочет сделать твой персонаж?» Дело в том, что она очень точно описала состояние подростка, попавшего в безвыходное положение и его желание выпрыгнуть из окна. «Как я могу к этому относиться? Конечно, отрицательно. Нужно справляться с проблемой, а не в окно от неё кидаться», — рассудила девушка. «А ты не думала о том, что твоё стихотворение может прочитать человек в подобном состоянии и подумать о самоубийстве? Ведь в тяжёлые минуты любая мелочь может ввести в соблазн». «Странно, но я и вправду об этом не думала. Просто хотелось передать чувства доведённого до крайности человека. Я переделаю концовку».
И она изменила последнее четверостишье. В окончательном варианте стихотворение заканчивалось словом «Остановись!», и все предыдущие строки зазвучали совсем иначе.
Да, нельзя пропагандировать грех, даже невольно. Но значит ли это, что мы вообще не должны писать о нём? Получается, литераторам остаётся только жития святых пересказывать? Далеко не все готовы сразу их воспринять. Или превратить стихи в назидательные лозунги, типа «Курение вредит Вашему здоровью»? Хотя, говорят, что Минздрав уже устал предупреждать, а толку мало… Как написать о нашей грешной Земле, чтобы хоть кто-то захотел стать чище? Ответы на свои вопросы я нашла в книге митрополита Антония Сурожского «Таинство любви»:
«Верующий сказал бы: когда я вижу человека в этом свете, в свете чистой любви, то я вижу в нём образ Божий, икону… Это совсем не значит, что такая икона во всех отношениях прекрасна. Мы все знаем, что порой случается с картиной великого мастера, или с иконой, или с любым произведением искусства, с любой формой красоты: любая красота может быть изуродована — небрежность, обстоятельства, злоба могут изуродовать самый прекрасный предмет. Но когда перед нами произведение великого мастера… мы можем увидеть либо испорченность, либо сохранившуюся красоту… Это дело любви: посмотреть на человека и одновременно увидеть в нём его неотъемлемую красоту — и ужаснуться тому, что жизнь сделала из него, совершила над ним… Любящий видит красоту, а нелюбящий, или безразличный, или ненавидящий видит только раненность».
Оказывается, всё просто — нужно полюбить то, о чём собираешься написать — наступившее утро, цветок, человека, весь Мир… Тогда картина будет правдивой. А просто ли это?
ЦВЕТЫ
По утрам умываясь росой,
Как цвели они! Как красовались!
Но упали они под косой,
И спросил я: — А как назывались? —
И мерещилось многие дни
Что-то тайное в этой развязке:
Слишком грустно и нежно они
Назывались — «анютины глазки».
(Николай Рубцов)
* * *
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящим
Я не в силах скрыть своей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве,
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящим
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
(Сергей Есенин)
Стихам иногда бывает легче, чем заповедям, пробиться к душе того, кто далёк от веры. «Господь видит сердце человека» — говорит на проповеди священник. Действительно, мы все — такие разные, и одному Богу известно, какие струны души нужно затронуть, чтобы мы вспомнили о Нём. Даже пейзажное стихотворение может побудить человека воскликнуть: «Как прекрасен Божий мир!» Можно так написать о природе, что читатель поблагодарит её Творца. Порой юмор — без желчи и со смыслом — помогает человеку сделаться лучше. А если автор выплёскивает на бумагу свою беду, его стихи могут стать для читателя горьким, но жизненно необходимым лекарством от равнодушия, как говорил мой земляк — поэт Владимир Сосин.
И вовсе не нужно, на мой взгляд, стремиться к тому, чтобы стихи на духовные темы походили на тексты из молитвослова. Классики, хорошо знакомые со Священным Писанием, молитву в стихах выражали «своими словами».
МОЛИТВА
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Все чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
(Александр Пушкин)
МОЛИТВА
Я, Матерь Божия, ныне с молитвою
Пред Твоим образом, ярким сиянием,
Не о спасении, не перед битвою,
Не с благодарностью иль покаянием,
Не за свою молю душу пустынную,
За душу странника в мире безродного;
Но я вручить хочу деву невинную
Теплой Заступнице мира холодного.
Окружи счастием душу достойную;
Дай ей сопутников, полных внимания,
Молодость светлую, старость покойную,
Сердцу незлобному мир упования.
Срок ли приблизится часу прощальному
В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —
Ты восприять пошли к ложу печальному
Лучшего ангела душу прекрасную.
(Михаил Лермонтов)
Классики понимали, что у их творчества — своя ниша, а у Псалмов Давида — своя.
Лучшая поэзия — молчание.
Лучшее молчание — моление.
(Иеромонах Роман)
Не каждый творческий человек может расставить эти понятия на свои места. Не каждый готов осознать, что искусство — это только путь, а не пункт назначения. Современный художник Павел Рыженко говорит, что искусство — это ступенька к храму.
Если стихотворение сравнимо с проповедью, то оно должно быть образным и доступным для понимания большинством людей. Язык проповеди отличается от языка церковной службы, благодаря этому строится незримый мостик между реальной жизнью и заповедями. Хорошо, если произведение искусства станет таким же мостиком — от земного к Небесному.