РАЗДЕЛ V. РАЗНЫЕ СОНЕТЫ (вторая половина)
Золото Мидаса
Поэт -- алхимик мысли, как Мидас,
Тот царь фригийский, чьё прикосновенье
Немедля вызывало превращенье:
Всё становилось златом в тот же час.
Он тоже над ручьем лотка не тряс,
Не изучал вовек хитросплетенья
Пещерных нор. По воле вдохновенья
Ему дарован золота запас.
Но горе для него -- помилуй, Боже! --
Коль он запрётся в тесной кладовой
И позабудет, для чего живёт.
Ты жаждал мира золотого? Что же,
Стал самородком хлеб насущный твой,
И золотом забит поэта рот.
Бодлер
Парижская клоака прежних лет,
Где всюду чернота и смрад промоин;
Краснеют только стоки скотобоен
И раны, что нанес в ночи стилет.
Вот золота фальшивого браслет;
Тропический бальзам, на лжи настоян;
Расколотый фиал, чей запах гноен,
Храня трущоб и тины терпкий след.
Но над зловонным хаосом болот,
Прекрасна, как пыланье небосклона,
Распада переливчивость плывёт;
И волнами на плёнке вороненой
Дрожит игра огня, и позолот,
И пурпура, что прямо из Сидона.
Ночь
Безжалостная, не услышишь ты
Молитвы, чтобы ты не уходила --
Их шепчет узник, коему в могилу,
Едва светило глянет с высоты.
Когда вопят обугленные рты
Из сердцевины адского горнила:
"Уйди скорей, ты нам давно постыла!" --
Их вопли столь же для тебя пусты.
Прислушайтесь -- бредёт толпа гуляк,
На улицах рассеивают мрак
Весёлый смех, лихая сегидилья;
Нам на больничной койке и в тюрьме
Так внятны эти песнопенья тьме --
И кто осудит дань её всесилью?
Смерть Пака
I.
Боюсь, что умер Пак -- немало лет
С тех пор, как знались смертные с бродягой;
Исчез со всею крошечной ватагой,
Чьи гнезда в чаще прятал бересклет;
Да, эльфов нет, и не сыскать примет
Дриады, что таилась за корягой;
Нет ни наяд, речной одетых влагой,
Ни фавнов, листоухих непосед.
Дрозд-попрыгун, скажи, встречал ли ты
Проказника весёлого весною,
Там, где росой увлажнены цветы?
Лесная мышь, видала ль под сосною,
Ты малыша, где заросли густы,
Прикрывшегося шляпкою грибною?
II.
Подпрыгнул дрозд и молвил: "В самом деле,
Мне Пак был добрый друг, почти родня,
Хоть он и передразнивал меня;
Я Пака знал, но он ушел отселе.
Его нашли мы на грибной постели --
Вьюрок и я -- у высохшего пня,
Покрытым снегом, на исходе дня;
Замёрз, похоже, в зимние метели".
Лесная мышь сказала: "Старый крот
Могилу вырыл, а четыре сони
Беднягу опустили в темный грот;
Там белка крест поставила на склоне:
Имел он душу, как и ваш народ;
А нам, зверькам, скорбеть и впредь, и ноне".
К Флоренс Сноу
На форзаце книги сонетов
Я шлю своих родных лесов плоды:
Вот клюква, что росой напоена;
Вот иглица, для ног босых страшна;
А вот черника с кряжистой гряды;
Омела со слезинками слюды;
Шиповник; облепихи желтизна;
И синий терн, и тиса семена
С тех троп, где Китса сыщутся следы.
Не знаю я американских ягод,
Но знаю, что цветок родил Канзас,
Который может меж тюремных тягот
Зацвесть внезапно, утешая глаз,
Там, где кишат страдания, где за год
Покажется любой бескрылый час.
Осенью 1889 г. подборка стихотворений Ли-Гамильтона, опубликованная в американском альманахе "The Magazine of Poetry and Literary Review", привлекла внимание мисс Флоренс Сноу из Канзаса. Она написала автору письмо; он ей ответил. Она послала ему свой сонет; он в ответ послал этот сонет. Позже он отправлял ей свои книги с автографами. Когда после выздоровления Ли-Гамильтон посетил Канаду и США, он провел несколько августовских дней 1897 г. в Канзасе, в гостях у Флоренс Сноу и ее племяницы Лидии Сейн. Отражением этих дней явилось его стихотворение "Белка" в сборнике "Лесные заметки". Сноу в 1940 г. написала мемуары, 6-я глава которых посвящена Ли-Гамильтону (Florence L. Snow. Pictures on My Wall: A Lifetime in Kansas. -- Lawrence, Kansas: Univ. of Kansas Press, 1945, pp. 107-121).
Горстке тургидума
Коричневато-жёлтая пшеница,
Неизмеримо ты древней, чем та,
Которую в далёкие лета
Сжинала Руфь, юна и смуглолица.
Как хищник, Время всё вобрать стремится
В свои ненасытимые уста,
Но выжила ты в сумке из холста,
Под пологом египетской гробницы.
Усни же в поле, словно в колыбели --
Пусть вечная природы круговерть
Тебя заставит зеленеть в апреле;
И пусть потом твои мука и дерть
Заполнят закрома, дабы не смели
Мы говорить, что в Прошлом только Смерть.
Тургидум или английская пшеница -- вид современной пшеницы, которая найдена в египетских пирамидах, а также при раскопках неолитических стоянок в Грузии и Швейцарии.
На форзаце "Vita Nuova" Данте
Изгнанник проходил во время оно
По городу, высок и измождён,
Походкой мерной, как вечерний звон,
Лицо укрыто сгибом капюшона.
Его страшились жители Вероны,
"Он побывал в аду!" -- неслось вдогон;
И детвора бежала с улиц вон,
А кто смелей, смотрел насторожённо.
Но этот сборник им написан ране --
Как будто он, держа в руке цветок,
Стоит на знаменитой фреске Джотто
С мечтанием о той, чьей хрупкой длани
Не тронул на земле, но кто помог
Ему постичь Небесные высоты.
"Новая жизнь" (итал. La Vita Nuova) — сборник произведений, написанных Данте Алигьери в 1283-1293 гг., построенный в форме прозиметрума, т. е. чередующихся фрагментов поэзии и прозы.
Фреска Джотто -- вероятно, имеется в виду портрет Данте в Палаццо дель Барджелло, написанный еще до изгнания поэта из Флоренции.
Вера
В Испании легенда бытовала
О рыцаре, что много лет назад
Вёл за собой грабителей отряд
И никогда не поднимал забрала.
Когда же смерть в него вонзила жало,
То любопытный обнаружил взгляд
Лишь пустоту внутри железных лат,
Зиявшую из чёрного провала.
Да, Пустота в сражениях сильна!
Она от Мекки и до Ронсеваля
Прошла, неся ислама знамена:
Пред ней народы в ужасе дрожали --
И, как живая, корчится она
Поднесь в кольчуге из дамасской стали.
Ронсеваль -- селение и ущелье в Западных Пиренеях в Испании. Там в 778 г. баски уничтожили арьергард франкской армии короля Карла Великого, возвращавшейся после неудачной осады Сарагосы. В бою у Ронсеваля погиб франкский маркграф Роланд -- это событие послужило сюжетной основой для "Песни о Роланде". Легенда приписала гибель Роланда сарацинам, и сражение стало одним из символов войны христиан с мусульманами.
Угар
Сентябрь 1889 г.
I.
Вот так приходит смерть исподтишка:
В жаровенке уже угасло пламя;
Вы смотрите, как чад плывёт волнами
Над тлеющими углями, пока
Витает рядом смерть -- она робка,
Но, осмелев, предстанет перед вами,
Вопьётся в губы чёрными губами,
И жизнь уйдёт, и упадёт рука.
Я помню -- утро вам ласкало взгляд,
И, глядя на встающее светило,
Вы дальних гор вдыхали аромат;
Так был ли слаще поцелуй могилы,
Когда угара смертоносный яд
Втянули вы и в жилах кровь застыла?
II.
Когда б иного Данте привела
Тропа туда, где мрачным лесом стали
Самоубийцы, где они в печали
Стенают от содеянного зла,
Его окликнет бледная ветла,
И шёпот ваш прошелестит из дали;
Он, ухо к белой приложив эмали,
Услышит сердца стук в глуби ствола.
Пусть спросит: "Эми, разве в том краю,
Где воздух свеж, вы не были отрадой
Для скованного хворями калеки?
Зачем же юность пылкую свою
Вы погубили по веленью Ада
И в мёртвый мир отправились навеки?"
Эти два сонета написаны на смерть Эми Леви (1861-1889), английской поэтессы и писательницы. Она родилась в Лондоне, в состоятельной еврейской семье. С двадцати лет публиковала сборники стихов и романы; регулярно путешествовала по Европе. В 1886 г. посетила Флоренцию, где познакомилась с Вернон Ли (которая была на шесть лет старше) и, по слухам, влюбилась в неё. Эми с детства страдала приступами депрессии. Постепенно её душевное здоровье полностью расстроилось; к тому же она начала глохнуть. В 28 лет, 10 сентября 1889 г., Эми Леви покончила с собой: заперлась в своей комнате и отравилась угарным газом.
Лес самоубийц описан Данте в 13-й песне "Ада".
На форзаце стихов Леопарди
Согбенный Небом италийский граф
Сумел отвергнуть рабские затеи,
Искусно древней арфою владея,
Воспел Свободу строками октав.
Был, как Эзоп, калечен и плюгав
Поэт-горбун с душою Прометея;
Он Иова казался сиротее,
Отвергнув Бога, грязью мир назвав.
Да, это грязь. Но приложивший труд
Подарит жизнь пшенице и маслинам,
Что все амбары доверху забьют.
А тот, кто путь проложит по трясинам,
Отыщет клад, упрятанный под спуд --
Монеты персов с профилем орлиным.
Леопарди Джакомо (1798-1837) -- итальянский граф, поэт, мыслитель-моралист. С ранней юности занимался поэтическим творчеством и переводами с древних языков. Крайне болезненный от природы, несчастливый в любви, он уже к двадцати годам разрушил здоровье постоянным изнуряющим трудом. Пессимизм его поэзии во многом созвучен «мировой скорби» Дж. Г. Байрона.
Могила Омара Хайяма
Его обмыли золотым вином,
Усами виноградными устлали
Могилу, чтоб зелёные спирали
Сжимали труп в объятии хмельном;
Укрыли перегноем, как рядном,
И корни лоз огонь земли сосали --
Что обернётся пламенем в бокале --
Вокруг него, окутанного сном.
Здесь соловьи утешные поют,
И жизни нет за кромкою Забвенья,
Лишь вечного беспамятства приют.
Но девушка несёт вино, спеша --
Иль это Азраила угощенье?
Проснись, проснись; очувствуйся, душа!
Моей черепахе Ананке
Ты нас переживёшь, скамья для ног
Младой пенорождённой Афродиты; [2]
Поведай мне, как, миртами укрытый, [3]
Прекрасен был земной её чертог;
Как, подведя поэзии итог,
Ты на певца упала из зенита; [4]
И верно ли, что тяжкий гнёт Земли ты
На панцире несёшь немалый срок?
Есть, черепаха, и такие клади,
Что выдержать тебе не суждено --
Твоя броня запросит о пощаде;
Мы, люди, тащим их давным-давно,
Несём, хотя и горбимся в надсаде,
А как нёсем -- не всё ль тебе равно?
[1] Ананке -- в древнегреческой мифологии божество необходимости, неизбежности, персонификация рока, судьбы и предопределённости свыше.
[2] Статуя Афродиты, изваянная Фидием для элейцев, попирала ногами черепаху.
[3] В античную эпоху мирт был атрибутом Афродиты.
[4] Легенда гласит, что Эсхил погиб, когда орёл сбросил ему на голову черепаху, приняв лысину драматурга за камень.
Эпилог
Сонеты я отделывал, как щит,
Где эллинские борются атлеты;
Как чашу Кирки, что в цветы одета,
Но змей меж них чешуйчат, ядовит;
Как скрытые под гнётом древних плит
Монеты, где крылаты силуэты;
И как витые датские браслеты
На викинге, что под холмом лежит.
Не знаю, из чего они отлиты:
Фальшив ли этот сплав, и посему
Их втопчут в землю времени копыта;
Но если это золото -- ему
Не ржаветь, и оно, пройдя сквозь сито,
Блеснёт на солнце, отгоняя тьму.