Уборка квартиры – чистка чистилища. Чувствую сердце. Как близки старость и смерть.
В Малом зале Консерватории пела прелестным голосом Виктория Иванова. Сегодняшний вечер – как целая жизнь. Лица людей, каждое из которых – событие.
Больно двигаться среди людей от надменности. Алик* опять мерещится везде. Мы не знаем своих любимых. Я успокаиваю своё сердце, утешаю. Оно не выдерживает отчаяния. Но не спасёт меня ни один человек.
* Алик Бобровский альтист, мой знакомый.
Позволяю себе мечтать, лучше мечты, чем ничего. Но они ординарны, бледны. Хочу иметь семью.
Боюсь, что смерть не избавление, а бОльшие муки.
Приучаю себя быть довольной тем, что есть. Те, кто уходит – пусть уходят.
Алик делает карьеру. Зачем мне жить, если я не нужна Алику? Вчера я думала печально, что и этот человек станет мне чужим. Если я ни в кого не влюблюсь в ближайший месяц, моё внимание вновь устремиться на Алика, как на предмет наиболее привлекательный. Я делаюсь циником.
Переписывала стихи Лины.* В основном это вариации на тему: любовь и смерть.
* моя подруга
Гуляли с Колей Танаевым* по центру. Я его редко вижу, когда вижу – люблю, и не хочется с ним расставаться. Мы одновременно подумали, что если бы было возможно, то поехали бы друг к другу, чтобы подольше побыть вместе, потому что давно знаем друг друга, не раздражаемся, хорошо друг к другу относимся. Коля думает, что у меня много знакомых.
* Коля мой друг, рыжий, тонкий, необычайный. Таких лиц на свете мало.
Я люблю Ваши глаза, Арсений Тарковский. Это совсем, как из письма Прасковьи Осиповой, живущей в Тригорском, Пушкину.
Повидала всех друзей в Питере. Ездили в Комарово, нашли могилу А.А. Ахматовой. Сосны, трава, небо, большой крест. От могилы идёт ощутимая благодать.
В деревне Орехова Грива часто употребляют мат, но это почему-то не режет слух, не мучает.
Всё, что нужно, купили в магазине. Я была удивительно терпелива всё время. Эти часы я молчала, когда ко мне не обращались, отвечала, когда со мной заговаривали, смотрела на небо и ни о чем не думала.
На обратном пути я восседала на мешках с отрубями странным и пыльным чучелом, мешки валились и убегали из-под меня, я тащила их в телегу. Лошадь шла медленно, громко фыркала.
На обратном пути встретили стадо коров. На шеях у них глухо звенели колокольчики.
Я от всех требую любви к себе, а сама я кого люблю?
Всё печально в Михайловском*. Или это осень опустошила светлость и музыку холмов и полей? От скошенной травы изменился рельеф ландшафта. Какой-то юноша задумчиво бродил вдоль озера Маленец.
* имение, где Пушкин жил в ссылке.
У моей подруги Любы П. были гости, все сидели в темноте, говорили о золоте, об определении возраста деревьев. Володя Самородский очень непосредственный. У него чудесные глаза. Он художник, делает поделки из дерева, гравирует по камню. Окончил он лесной техникум. Он стал пить после неудачной любви. На меня он не смотрел, но каждое мое движение замечал. Люба говорит, что он один из самых душевных людей.
В Петровском я зарыдала на белой скамье. Одиночество ужаснуло меня.
На Пушкинских чтениях Семен Степанович Гейченко говорит: “Всю свою стремительную жизнь Пушкин работал для России, для мира, для искусства”.
Можно ли всех любить, никого не осуждать?
Если чтец Дмитрий Николаевич Журавлев, как говорят, прекрасный человек, то я хочу с ним дружить. Не слишком ли я много хочу?
Пока Д.Н. Журавлев читал стихи, я стояла, сложив руки на груди, в стороне, холодно созерцая происходящее. Все были оживлены, кроме Тани Гейченко, лицо её преобразилось только тогда, когда место Журавлева занял Гейченко.
Ангелы небесные, зачем Вы оставляете меня одну? Я бросилась вечером гулять, прошла к протоку так стремительно, что спугнула пару уток. Упала на сырую землю, травы заглянули мне в лицо, комары его облепили. Рывком встала, подумав о сумасшествии вида своего.
Вышла к усадьбе, как безумная смотрела в воду, на тонкие стволы отражённых в ней деревьев, на вершины серебряных ив, которые казались погружёнными в воду, всё колебалось от ветра.
Увидела белое платье Любы, двинулась к нему, свистнула ей. Повлекла её гулять. Сели на лавку над Маленцом.
Кто из поэтов сказал: "...посещает безумие нас"?
Пригласите меня к себе, люди.
Неужели я разучилась любить людей? Неужели когда я протягиваю кому-нибудь руку, во мне тотчас возникает желание убрать её?
У моих знакомых была француженка Габриель, она хорошо знает Библию и Евангелие. Я стала завидовать Габриеле, как человеку, более чистому и светлому, чем я.
Жажда исповеди.
Питер
На кухне Саша Михановский*, Гриша Ковалёв,** его брат Виталий, Лина, я. Диалоги о Гёте, Эккермане, Томасе Манне. Кто-то сказал: “Не повезло родиться там, где получается Гёте”. Гриша сказал о стихах Лены Аксельрод (знакомая Арсения Тарковского), что детские её стихи вполне взрослые, а взрослые – вполне детские.
* мой приятель
** мой друг, называвший меня "мамой Галей".
28 августа Успение Божией Матери. Как цепом молотят моё сердце. Боль, раздор, мука – почти постоянно, беспрерывная тяжесть на душе. Только в церкви были минуты облегчения, когда мимо меня проносили Плащаницу Божьей Матери. Горящие свечи, старухи стоят на коленях. В церкви ощущение, что вот-вот освобожусь и просветлею, но ни на секунду не отпустило, не облегчилась душа от муки.
Хочу молится, но не могу. Мне легче, когда я не думаю о себе.
Москва, Андроников монастырь. С трудом говорила с Вадимом Кириченко. Многих вопросов ему не задала. По словам Вадима старославянский язык затмил язык русской поэзии. Иконы очищают вкус, глаз привыкает к чистоте красок. Вадим много ездит по России. Он подарил мне отрывки из церковных книг, показывал копии с фресок Дионисия (Ферапонтов монастырь). Удивительно кроткие фигуры святых.
Появилась группа польских студентов, они великолепно говорили по-русски. У них большой интерес к иконам. Приятные красивые люди. Об иконах им рассказывал Георгий Кочетков. (Он стал священником)
Господи, что будет с Линой, с Гришей, с братом Германом, Толей Салымовым, Беллой? Почему они не верят? Господи, дай им веру в Тебя.
Лина говорит, что она не хочет верить, потому что не может.
Я хочу очистится, всех простить, кто мучил меня.
Мой рисунок.