Калитка открывалась в муть
И морок ледяной,
Ослепший день желал уснуть,
Спеленутый зимой;
Переплетеньем лирных струн
Чертили ветви мглу,
И торопился стар и юн
К себе домой, к теплу.
Казалось, мертвый век ничком
Лежит, непогребен,
Укрытый облачным шатром
Под ветра скорбный стон,
Зачатий и рождений ход
В плену небытия,
И все, что дышит и живет,
Бесчувственно, как я.
Но дивным откровеньем вдруг
Из черноты теней
Взлетела песнь, и каждый звук
Был счастья полон в ней –
То сухопарый старый дрозд,
Чьи перья ветер рвал,
Во тьму, во весь свой малый рост,
Сердечность изливал.
Казалось, не было причин
Прийти в такой экстаз
От вида сумрачных картин,
Не радующих глаз –
Должно быть, возносясь во тьму,
Дрожала в вышине
Надежда, внятная ему,
Неведомая мне.
***
Thomas Hardy
The Darkling Thrush
I leant upon a coppice gate
When Frost was spectre-gray,
And Winter's dregs made desolate
The weakening eye of day.
The tangled bine-stems scored the sky
Like strings of broken lyres,
And all mankind that haunted nigh
Had sought their household fires.
The land's sharp features seemed to be
The Century's corpse outleant,
His crypt the cloudy canopy,
The wind his death-lament.
The ancient pulse of germ and birth
Was shrunken hard and dry,
And every spirit upon earth
seemed fervourless as I.
At once a voice arose among
The bleak twigs overhead
In a full-hearted evensong
Of joy illimited;
An aged thrush, frail, gaunt, and small,
In blast-beruffled plume,
Had chosen thus to fling his soul
Upon the growing gloom.
So little cause for carolings
Of such ecstatic sound
Was written on terrestrial things
Afar or nigh around,
That I could think there trembled through
His happy good-night air
Some blessed Hope, whereof he knew
And I was unaware.