Раков любил коньяк.
Раков писал стихи.
И был у него свояк,
вхож был свояк в верхи.
Может быть, олигарх,
может быть, просто вор…
Известно лишь, что в верхах
был свояку фавор.
Как-то напились в дуст
Раков со свояком.
Глядя в глаза лангуст,
в горле глотая ком,
Раков проникся вдруг
к сонному свояку
верой и ляпнул: « Друг,
слушай, тогда, в Баку, –
я ж не один летал,
девушку брал с собой,
веришь, стихи читал
под голубой прибой.
Сколько их было, Лен…
Только жене – ни-ни!»
Так ли уж он растлен,
спрашивал у родни.
Правда, родня спала
сладко уткнувшись в стол
гордым лицом орла,
знавшего свой престол.
Где пониманье, где
шутки: «ну ты с гнильцой!»,
где она, помощь в беде?!
Видело сны лицо,
и в этих дивных снах,
сдобренных коньяком,
Раков был в белых штанах
и не жалел ни о ком,
сам же свояк – премьер,
душка и доктор наук,
жаждет в тени портьер
Лениных губ и рук,
Лена ему дерзит,
он достаёт портмоне
и другой реквизит,
чтобы служить стране.
Весь из себя кипуч,
в бой готов и на труд!
Но совершается путч.
Мёрзлых сибирских руд
в ногти въедается пыль,
и не добыть жратву.
Тут уж свояк завыл.
Громко и наяву.
Раков вздохнул, поднял
родственника за здесь,
молвил: «Балуй у меня,
ишь, возбудился весь»,
долго волок в кровать.
После глядел во тьму,
думал: твою же мать,
что ж это снилось ему?
Грустно допил коньяк,
скушал остатки ухи.
Был бы сейчас стояк –
сел бы писать стихи.