Под вечер, подавив свой гнев, как кашель и зевоту,
войдя во двор, где до сих пор звучат её шаги,
увидишь, что ушла скамья и новые ворота
распахнуты теперь на юг и петли их туги,
но ветер створкою стучит и пикнуть не моги.
Здесь дерево росло как гул, и окна, в двор уставясь,
смотрели как стояли мы, а мы глядели в них,
но отражений рябь была не более, чем завязь,
а заяц барабанил дробь, возможно, в нас самих,
и стало ясно в этот миг, что лотос ест жених.
Как будто ничего с тех пор вокруг не изменилось,
но стало в небе меньше крон, их походя сожгли,
впадали русла рек в лиман и впали мы в немилость,
не сделав ничего почти иль меньше чем могли,
была лишь только видимость и ту не берегли.
Забор перенесли и дом, уродливый как время,
в твой водворили двор как раз, припадочно спеша,
таких теперь всё больше здесь, разводят их на племя,
вышвыривая в мир из недр мешалки и ковша,
из семени камей взошла бетонная душа.
Цветы вот-вот покинут нас, как бабочки и песни,
а те, что украшают строй прилавков на углу,
росли, не зная лапок пчёл, стрекоз, росы небесной,
их аромат торговец свёл, упрятав под полу
кружение монет юлой, приворожившей мглу.
Волна теперь всё реже бьёт в береговые тени,
не пялятся на нас валы, не пены кружева
воланом обошьют, шипя, лодыжки и колени,
и только мысль простым числом и памятью жива,
но голодает, ослабев, себя пережевав.
Помечены сухим мелком желаний лёд и пламень,
фасады вспять глядят в себя ушедшую весну,
твой взгляд густел, черствел, мертвел и превращался в камень,
враставший мало помалу в надбровье и десну,
поросший мхом валун в валу, под ним, устав, усну…
Soundtrack: Earl Wild, Gluck/Sgambatti, Melodie d’Orphee.