ЦАРСКИЙ ЧЕРТОГ
За лесом дремучим вдали от дорог
Стоял одиноко высокий чертог.
Не просто высокий, а был он таков,
Что маковку прятал среди облаков,
И лет девяносто, почти целый век,
В него не входил ни один человек.
Каждый, кто в край попадал тот чудной,
Старался чертог обойти стороной.
А что же чудного в том было краю?
В начале рассказа я чуть утаю,
Немного позднее открою секрет,
Которого вовсе, быть может, и нет.
И так не спеша, а куда нам спешить?
Рассказа вести начинаю я нить.
Вы тихо сидите – рты на замочек –
И чтобы не слышал я ваших «примочек»…
Не помню уж точно по сроку когда,
Но то приключилось в былые года,
В которых прапрадеда мать и отец
Лишь только собирались идти под венец…
Царством-государством,
как велось уж встарь,
Правил бесшабашно неженатый царь.
Он бы рад жениться, только, как назло,
Ему в этом деле что-то не везло.
Словно в заколдованный царь попался круг –
Ни одна не нравилась девица вокруг.
Вроде б и пригожие, а в нутро взгляни –
Лишь о злате думают день и ночь они.
Больше не имеют ни одной мыслишки.
О любви не знают даже понаслышке.
И на сердце пусто, словно бы в пустыне –
Ну, кому такие и тогда, и ныне?
И ему не надо… Как тут не крути
Для большого счастья на своем пути,
Чтоб взметнулись чувства,
взволновалась кровь
Повстречать он должен светлую любовь.
Может быть поэтому, сидя во дворце,
Царь не слушал птичек на златом крыльце
И не вёл правление строго по уму,
А своим соседям объявлял войну.
Находил причину он запросто так:
То соседом с поля был ворован мак,
А то вовсе даже – на его меже
Тот, подлец, валялся пьяный в неглиже.
Соберёт, бывало, быстро свою рать –
На коня и птицей бить всех и карать.
Хоть вины порою вовсе никакой –
Кровушку людскую выпустит рекой.
Как своих соседей надоело бить –
За моря широкие стал наш царь ходить.
В царстве-государстве дел невпроворот,
Ну а он с дружиной - воевать на год.
Бабы и детишки, да и старичьё
Машут вслед рукою, плачут горячо –
Их мужи и батьки и сыны зазря
Пропадут в чужбине по вине царя.
Но, скажу по правде, ну к чему мне врать?
Царь войной однажды не ходил лет пять:
Сиднем сидел дома грустный у окна,
Обнимаясь с бочкой крепкого вина.
А о чем он думал, что крутил в мозгу –
Я сказать вам, други, точно не могу.
Только после этого – рать на корабли
И исчез надолго в дымчатой дали.
Пролетали годы. Дома же о них
Не было известий вовсе никаких.
Но когда надежды мерк последний луч-
Белый парус вырос в море среди туч.
Понеслись на берег все тотчас же в прыть –
Кто от счастья плакать, кто от горя выть -
В голубом просторе лишь корабль один,
Знать не все вернутся из лихих годин.
Где же остальные? Сгибли, сев на мель?
Иль в огне сгорели у чужих земель?
Ведь как помнится, под сплошной шум-гам
Уходили десять к чуждым берегам.
Вот пристал корабль и сошёл на брег
Царь со своей дружиною –
тридцать всего всех.
И, слезу пустивши от разлук устав,
Землю лобызают, на колени встав.
И затем народу царь давал ответ:
Почему всех бросил во пучину бед
Да и как он думает, чтоб его не клять,
Царством-государством дальше управлять.
Изложу вам кратко царскую ту речь:
«Больше в свои руки не возьму я меч
И со своим соседом, всю собравши рать,
Не пойду, как прежде, глупо воевать.
Но не в том уж дело, что не стало сил,
Что землицу кровью вдоволь оросил,
Что страданье, горе внёс я в каждый дом –
Всё совсем иначе и совсем в другом.
В тот еще раз было – до чужой земли
Я увёл отсюда с войском корабли
И за морем синим бились мы с врагом,
В граде их столичном обложив кругом.
Пал уже правитель и мужской весь род
И, казалось, встретят у больших ворот
Нас, упавши в ноги, женщины с детьми,
Умываясь в плаче горькими слезьми.
Но не так случилось, как хотелось нам –
Женщины и дети встали по стенам.
Оборону взглавила и смогла то смочь –
Павшего правителя младшенькая дочь.
Прошёл я полмира и видывал много
Девиц расчудесных с красою от Бога,
Но эта турчанка, вставшая к бою,
Всех предо мной заслонила собою.
Феей прекрасной из сказочных книжек
Смотрелась она средь баб и детишек,
Готовая насмерть в битве сразиться,
Что сердце моё встрепенулось, как птица.
И битву я с ней посчитал за позор –
Турецкий тот град не пустил на разор,
А снял же осаду, отвёл свою рать,
Желавшую в нем уже пировать.
Затем же вернулись домой мы назад,
Где я дни и ночи лет пять аж подряд
Сиднем сидел у бочки с вином,
Гоняя в мозгах мыслю об одном:
Что встретиться вновь мне нужно с девицей,
Упасть перед ней подстреленной птицей
И, гордость в себе, сломав, как стену,
Прощение просить за былую вину.
Сознаюсь я здесь, перед вами стоЯ,
Что к ней лишь душа стремилась моя.
Не знаю уж чем смогла так привлечь,
Но в руки её я решил отдать меч.
И вновь паруса до края земли
По синим волнам понесли корабли,
Чтоб там, за морями, встаёт где рассвет,
За прошлое мне держать свой ответ…
Когда мы к граду вышли тропой,
Предстал пред глазами невиданный бой.
В сраженьях бывал я, к тому же помногу.
Но видел такое впервые, ей Богу:
Гортанно крича, что кровь стыла в венах,
Мавры с женщинами бились на стенах,
А те, молчаливо, сверкая очами,
Разили их насмерть кривыми мечами.
И в центре безумной кровавой той сечи,
Волосы смоль распустивши на плечи,
В крови и в поту с надрывом дыша,
Билась с врагом отрада-душа.
А мавры на стены – жуками, помногу…
И встал тогда с войском я граду в подмогу.
И с тылу по маврам, прорываясь к милой,
Нанёс свой удар со свежею силой.
Покуда та сеча кровавая длилась,
Солнце три раза всходило-садилось.
Когда же в четвёртый поднялось лихо –
На поле сражения было всё тихо.
Мавры ушли, исчезли без следу,
Оставив в той битве за нами победу.
И раны свои тогда мы омыли,
Павших за град в землицу зарыли.
И только затем в преддверии ночи
Я в зале дворца предстал перед очи
Желанной такой и любимой мною,
Чтобы просить стать моею женою.
Я ей говорил в своей сбивчивой речи,
Что долгие годы – с прошлой той встречи –
Средь дня и средь ночи –
не нужно дивиться –
Душа моя рвётся и к ней лишь стремится,
Что страстью охвачен, любовью горя,
Я царство оставил, ушёл за моря
Сквозь беды лихие и бури-ненастья
С крупицею веры в возможное счастье.
Она же в ответ ничего не сказала,
Взглянула лишь с грустью
и вышла из зала,
В тоске и печали с сердцем горячим
Оставив меня одиноко стоящим.
И долгие годы я был рядом с нею
И думал: подход найти всё ж сумею,
Любовью своей, что рвётся наружу,
Всколыхну, наконец, и сердце и душу.
Мечты и желания были напрасны –
Хоть часто смотрел в её очи прекрасны,
Шептал на ушко нежнейшую речь –
В её сердце любовь не сумел я разжечь.
И вот я пред вами стою, как на вече.
Она же осталась отсюда далече
С народом своим в государстве, где ладно,
Куда не вернусь никогда я обратно.
И в свой я дворец, где не был года,
На царственный трон не вернусь никогда.
За лесом дремучим вдали от дорог
Себе возведу я новый чертог.
И в этом чертоге средь горных теснин
Предстану пред Богом один на один –
Как мудрый Учитель, как строгий Отец
Меня за дела пусть судит Творец…»
Двадцать пять лет и в день, и в ночку
Царь возводил венцы в одиночку.
Когда же закончил работу умело –
Навечно душа покинула тело.
Чертог же остался стоять одиноко,
Поднявшись главою под небо высоко,
И видно его отсюда порою,
Если туман не клубит над горою.
И в этом чертоге, как люди болтают,
Души царя и девицы летают.
Радостно им и счастливо вместе…
Рассказ я закончу на этом вот месте.
Но прежде чем ставить жирную точку,
Добавлю к нему еще одну строчку:
«Коль в жизни сердцами не слились, как реки,
Пусть в смерти хоть будут
друг с другом навеки…»