Чудотворная икона
кроны тополя
в небесной нише,
освещённая окнами,
подсвеченная фонарём дворовым снизу,
звездой привеченная видной поздно вечером и на рассвете,
разноцветье рекламное в городской ночи на лоне бессонного небосклона примагнитившая
к ворожбе под бризом горным шепчущих о Божьей милостью здоровье для всех навсегда листьев,
под неистовство славы Богу живому хором цикад возглашаемой,
наделяет меня сакральной дрожью благодарности вневременному и кругосветному крову -
кровному любому мало-мальски состоявшемуся поэту,
да и вообще человеку -
называемому
любовью
к сущему в Сущем,
рубиново-ликим пунктиром опозновательно-самолётного огня
морзируется: "Аминь!"
под незримым,
но не менее чем хлеб насущным,
повсеместно-небесно-воскресным и летом,
и в стынь,
миром
сохранённых
сердцем живым святынь -
мной любимым,
как образ в кипяток всечеловеческой памятью разогретой Леты
с чаем необычайно-счастливых чаяний,
горечью утрат заполненной
планеты
по имени Земля,
приглашаю на чаепитие в дом освящённый чудотворной
иконой
кроны тополя - всех кому это
по мысли
и по чувству -
я
исполненный
выси -
стиховыговором в обыденно
кем-то увиденном,
открывать
необычайно-новое
искусство:
знать
и не забывать
благодать,
словом
даруемую письменно
и устно,
корне-лиственно
из уст истины истин -
чуда милостью свыше -
слышу,
как оно шелестит
прощением всех обид
у моего балкона -
выше
любой крыши
любого,
лишённого
выше
означенного
света -
земного
закона,
не чудо ли это?! -
раскрывать
тетрадь
лирическую
над личным
знанием
подрасстрельного рассвета,
гроба
утробы
существования
барачного -
на долгие годы
и славить живого Бога
не менее
зычно,
чем племя
птичье
во время рассветное
на ветках
тополя этого -
сквозь приговорённое
к тлению,
лишь до поры до времени,
дышащее темя,
нащупывая дорогу
к пониманию
всеми,
кто в стихотворении
этом,
вне духовной лени,
был обласкан светом
уже обретённого
на уровне бессмертного и вездесущего,
смерти неимущего,
с рождения
человекам данного свыше духа,
да слышит ухо -
воскрешения...