так забавно, он весь воздушный. ты же твердая, как земля.
и его привыкаешь слушать. ни чужая ему. ни своя,
привыкаешь быть тенью рядом, отдавая свою любовь.
а ему ни любви не надо, ни быть рядом он не готов.
и ты, видя, как он обнимает чьих-то женщин (ему их жаль)
как словами он их ласкает, закаляешься словно сталь.
и такой он услужливо-добрый, что руками бы задушить,
он смеется в глаза: «попробуй», а тебе ни вздохнуть, ни жить.
он смеется: «ну что ты плачешь, моя девочка, привыкай».
и такой он живой, горячий, что тебе и в аду с ним – рай.
ночью гладишь, целуешь в спину, свято веря, что ты нужна.
так врастаешь - не отодвинуть, прикрывая его, как стена,
уверяешь себя "он глупый, он когда-нибудь сам поймет,
что его так никто не любит". а поранил - и пусть, заживет.
и когда он, песком сквозь пальцы, ускользает, не удержать.
приучаешь себя смеяться. и лицо в этот смех вшивать.
видя в ванной зубные щетки, что друг к другу как будто льнут,
в свой стакан подливаешь водки. про себя скулишь на луну.
лечишь насморк его и смотришь, чтоб одет был, да потеплей.
и наверное за заботой возвращается он к тебе.
но когда устаешь ты верить и решаешься отпустить,
он так смотрит побитым зверем, отрезая тебе пути,
что опять звезды в небе кружат, под ногами плывет земля,
когда он, весь такой воздушный, говорит тебе «ты - моя».