ДО УТРА у хирурга светилось окно.
До утра, прожигая холодные тучи,
в небе месяц горел, как бессонный вопрос.
Став бледнее ещё, у больницы стоит
облетевшая за ночь берёза.
ВСЁ МИМО, МИМО – облака плавучие.
Солончаковой белизной ствола
над тёмным островком воды светясь,
стоит берёза посреди степи.
Лишь тополь рядом – смуглокож, как Пятница.
В ЭТОМ ТОМИКЕ ПУШКИНА, вместо записки,
где кудрявился почерк сокурсницы милой,
лист берёзки осенней нашёл я сегодня.
И – подумал: записка из юности дальней,
пожелтев, обернулась листом золотым.
БЕРЁЗА, как будто Россия сама,
стояла у здания военкомата,
и лист её каждый под небом тревожным
казался повесткой защитного цвета
в прожилках солдатских дорог.
ПОЁЖИВАЯСЬ на рассвете, ель,
одетая, как говорят, с иголки,
толкает в бок подружку: «Ёлки-палки!
Видать, с ума берёзы посходили,
вновь нынче раздеваются к зиме!»
А КЛАДБИЩЕ в милых плакучих берёзках
овеяно сказкой.
На кладбищах – спят, и черты дорогие
видны нам сквозь камень.
Став пеплом, ты мне не оставил иллюзий.
ЧАС ВОСХОДА. В объятьях мадонны-скалы, розоватое,
дремлет облачко новорождённое – кровь с молоком.
Над водой белопенной стоят вперемежку с берёзами
тополя белоствольные, словно их братья молочные.
С гор в долину молочные реки, как в сказке, текут.