Я живу, но вряд ли мне согреться
в этих городах, где тут и там
продают вразвес коровье сердце,
обрубают крылья журавлям.
Я зайду в кафе или в пивную,
я уеду в Киев или Тверь,
только, спьяну где ни заночую
и в какую я ни тыркнусь дверь,
всюду вижу родину чужую
и везде душа моя тоскует,
будто я не человек, а зверь.
Всё меня по свету гонит, гонит,
как бумажку ветром по земле.
Человек с дубинкой и в погонах
проверяет документы мне.
Но в зверинцах прутья слишком крепки,
слишком жив в крови животный страх,
ведь не зря же лестничные клетки
«клетками» прозвали в городах.
Я ищу несбыточного счастья,
я хочу от счастья умереть.
В клетку неохота возвращаться,
под замком не хочется сидеть.
Я мечтал уехать за кордоны,
там неплохо можно погулять,
но и там ни жизни нет, ни воли.
В европейском доме, как в дурдоме,
могут только «евры» зашибать.
Русские скитальцы и бродяги,
Вечные Жиды родной страны,
мы везде бездомные собаки,
мы нигде на свете не нужны.
В Киево-Печерской раз пещере
всё простил отец мне Ермолай,
и сказал: «Люби, живи и веруй
в Бога, но и сам не оплошай».
А потом, злачёной звякнув цепью,
осенил увесистым крестом
и велел ходить почаще в церковь
причащаться булочкой с вином.
Я б ходил, но в церкви много дыма,
я бы жил, но нету мне житья,
я б любил, да только у любимой
уж давно ребёнок и семья.
Ничего. В житейском бурном море
ветра ещё в парус наберу.
Если не повешусь я от горя
или вдруг от счастья не умру,
буду жить.
Но вряд ли мне согреться
в этих городах, гду тут и там
продают вразвес коровье сердце,
обрубают крылья журавлям