«Пятый евангелист» - прочитал заглавие и неодобрительно хмыкнул. Погрузился в чтение. Виктор был как всегда неотразим, оригинален, ироничен. В то же время в статье чувствовался неподдельный интерес, даже соучастие к материалу. На Виктора это было не совсем похоже. Сколько уже раз обсуждали они бессмертный роман. Вспомнилось, как много лет назад просил брата достать ему заграничное издание, как взял его первый раз, открыл и прочитал заглавие, то самое, как читал запоем, был без ума от текста, сжился с ним, читал за полночь, в последний день, перед тем, как надо было отдавать роман, читал шесть часов подряд, не отвлекаясь ни на обед, ни на ужин, и еще ночь прихватил; и уже когда глаза просто слипались, дочитал до последней страницы и рухнул в кровать, наполненный образами, героями, картинами, диалогами.
Два месяца назад зашел разговор о написании юбилейной статьи к будущему столетию писателя. Бокшанский взял его за рукав, отвел в сторону и сказал.
- Представляешь, сейчас можно обо всем открыто говорить, а мог ли я двадцать лет назад даже помечтать о таком свободном разговоре. Я буду писать о заветном, ты понимаешь, о чем речь?
Он кивнул. Конечно, понимал: о древних главах. Это-то и смущало его, он знал концепцию Бокшанского.
- Да, именно о них,- произнес Виктор с наслаждением, - ты знаешь, как я к ним отношусь. А как мы спорили когда-то, поверишь ли, я Першману дал в ухо из-за одной только фразы. Но какой! Отгадай.
- Да что тут отгадывать, о добром человеке, конечно.
- Именно, - засмеялся. - Я собираюсь провести тонкую мысль, даже опасную мысль, что он нам ближе именно в этих главах, чем у евангелистов, ты понимаешь? Я говорю тебе это прямо, как редактору журнала.
- Напиши.
- За мной дело не станет.
Читая теперь статью, он убедился, что Виктор полностью выполнил свое намерение, даже с избытком. Статья, конечно, должна была понравиться двум - трем приятелям, Левину, без сомнения, но не ему. «Платон мне друг, но истина… Опять придется идти против течения, спорить. В который раз вызывать раздражение быть обвиненным в предвзятости.
- Вот и хорошо, ну так что ж насчет статьи, господа, как вам она показалась?
- По-моему – включился в разговор мало еще известный литератор Бабанский, - статья замечательная, только бы церковное ведомство не придралось.
- Статья спорная, - Сорин – окинул всех взглядом, - спорная статья, много перцу, Виктор Яковлевич у нас парадоксалист, но с основной идеей не могу согласиться.
- Ну-ка, ну-ка, что же Вас именно не устраивает, батюшка, не покажите ли, – с преувеличенной вежливостью Бокшанский протянул листы своей статьи.
- Охотно, – Сорин взял из рук Виктора Яковлевича листы.
- Вот вы пишите, Виктор Яковлевич, что Иешуа на редкость точное прочтение основной легенды христианства, так?
- Верно, верно, и что же?
- Прочтение, по-вашему, более глубокое и точное, чем евангельские тексты?
Что ж, давайте сравним.
-Ну что ж, давайте.
- Господь в канонических текстах знает наперед, что с ним будет, принимает поцелуй в Гефсиманском саду, велит Петру вложить меч в ножны, не вступает ни в какой диалог с Пилатом, а тому этого и не нужно, вспомните это римское презрительное «что есть истина?» Никого за свое распятие не осуждает, ибо не ведают, что творят. Не из этого ли всезнания то достоинство, которого невозможно не заметить?
А в романе герой слаб, своего ближайшего часа не знает, охотно дискутирует с Пилатом, всех наделяет званием доброго человека и даже предает ученика, рассказав прокуратору о его записях. Где же здесь причина для почти двухтысячелетней власти над душами людей? Лично добрый, но где-то безвольный человек, не мало ли?
- Так, так, вот значит, что. Ну что ж. Искусство – это же образ, вам ли этого не знать? Живой, осязаемый образ, вы его буквально разъяли, поверили алгеброй гармонию, батенька.
-Спасибо, но вы-то назвали вашу статью «Пятый евангелист», а это уже, знаете, не только область искусства. Но главное, может быть не это, а то, что я нахожу даже в самой художественной ткани, в самой тонкой материи нестыковку.
- И в чем же она, по-вашему?
- Да вот, герой говорит, что настанет время, когда не будет никакой власти, но сам-то вступает в диалог в первую очередь с представителем именно этой самой власти.
- Но он же сказал, что это время еще не пришло.
Так оно никогда и не придет, если из всех встретившихся ему на пути людей он первым делом пожалел именно представителя этой самой власти.
- Но это же творческий подход к преданию. Это видение автора, вы что же, отказываете автору в творческом праве? А сами?
- Да нет уж, не отказываю, но мне, Виктор Яковлевич, как-то обидно за обыкновенных людей в романе. Чем же они хуже прокуратора?
- Хуже, это и надо понять.
- Не понимаю, а самая интересная личность все-таки Берлиоз. Спорит, доказывает свою правоту, живой человек, по-моему, неплохо.
- Он приспособленец, травит героя, говорит, о чем не знает.
- А мне интересны его суждения, у каждого своя стезя, а вера - дело частное.
- Перечтите роман. Он и в Сатану ведь не верит, когда тот перед его глазами.
- Ход удачный, не спорю, а кстати, вы не знаете, зачем нужен астрологический сеанс, если заранее известно о седьмом доказательстве?
- Если будете так фамильярны с Сатаной, он вам сам это когда-нибудь объяснит.
- А! Это вы насчет какой-то ауры, которая есть вокруг романа.
- Аура действительно существует, еще Елена Сергеевна об этом говорила.
- Вы, наверное, ей слишком доверились, а никогда не стоит доверяться женщине полностью.
- Да неужели для вас нет ничего святого! Если бы не эта женщина, вы никогда бы не прочли прекрасное произведение!
- А вот с этим не спорю, диалектика!
- Нет никакой диалектики, это все бородач выдумал!
- Господа, господа, – вмешался Левин,- не будемте так резки, статья может быть и спорная, но будит мысль, заставляет искать, так что стоит, стоит печатать.
- А последствия вы возьмете на себя?
- Не первый уж раз,– вздохнул Борис Наумович.