Посмотри-ка на этих хохочущих подлецов: окружили весь город, загнали меня в кольцо и в холодные руки уткнули меня лицом, мне теперь ни сбежать, ни укрыться, ни оправдаться, мне теперь паранойю лелеять в эфирной мгле да нащупывать пульс на запястий своих стекле, все слова были сказаны, чтобы потом истлеть, пусть мне хочется, колется, бредится докричаться, достучаться чрез сотни бетонных твоих дверей. У меня никогда не бывало поводырей, я пришла добровольно, пустая, без козырей, я слепая безумица, ты надо мной смеешься.
Раньше было прохладней и в городе цвел жасмин, и на каждый вопрос был ответ навсегда един, а теперь посмотри на сюжеты моих картин – в них на каждом листочке следы от твоей подошвы.
…
Безупречное время идет, отбивая строго: «я пройду, и здесь каждый свернет на свою дорогу», мы чужие друг другу, чужие – и слава Богу, и я искренне рада тому, что ты просто бред: возникаешь внезапно, ночами совсем не снишься, в закоулках сознания мороком злым таишься, я храню тебя в тонких беспомощных одностишьях, я ведь сбивчиво дышащий глупый смешной поэт, ну а ты – ты жестокое и неживое чудо… закрывай за собой все лазейки из ниоткуда, не хочу больше мучиться, плакать и бить посуду, даже если все это совсем не твоя вина, я из плоти и крови, пойми, люди очень хрупки – и, когда, пролежав на койке почти что сутки, я хотела, с себя срывая бинты и трубки, тебя звать по имени, вырвалось только «А…».