Возможно, при этом я отыщу следы самого себя.
Сэмюэль Беккет. «Безымянный»
…старый Генерал напал на след рыжего лиса,
который уже столько раз водил его за нос.
Уильям Фолкнер. «Сарторис»
Забытый предатель
Приступал много раз, но на этом и останавливался . Приступом эту цитадель не взять. Но кто в ней укрылся? И почему он обороняется? Много ли их там? Все ли они заодно друг с другом? Нет ли среди них несогласных? Предателей, которые бы передали эту цитадель тому, кто идет на приступ. Но ведь он остановился. Это его коренное свойство – останавливаться, едва начав. Его держат корни. Обрубить их. Если бы знать. Возвратимся к предателю. Каким образом мы можем вступить с ним в переговоры? Чтобы он мог осуществить свою миссию. Наша ли эта забота? Если миссия возложена на него. Но не поторопились ли мы с предположениями? Еще одно коренное свойство – предполагать без достаточных оснований. Начинать, чтобы остановиться. Ничего нет глупее. Так на чем мы остановились? На том, что хотели бы двигаться дальше. Что же мешает? Мысль о маршруте. Нужен сюжет. Наделять смыслом. Рассказ – определяющее свойство сознания. «Я» появляется только с рассказом. Способность к рассказу и склонность к повествованию. Есть ли сознания, не наделенные? Перед вами. Сопротивление смыслу. Отсюда и остановки. Если ты противишься смыслу, то как поведешь рассказ. А предатель? О нем мы уже забыли. Как и о том, зачем отправились в путь. Идти, чтобы стоять на месте. Вот на что он тратил досуг.
Потерявшийся охотник
Положение не из лучших. Если это можно назвать положением. Ложным положением. Всякое положение ложно. Ложное движение из одного ложного положения в другое, еще более ложное. Назовем это жизнью. И при этом неотступный вопрос: что делать? Что мне следует делать? В этом ложном положении. Всякий выход из которого ложен. И все же нужно искать. Сами поиски будут выходом. Искать, чтобы не затеряться. Зная, что навсегда потерян. Вот оно, изначальное противоречие. Апории нашей жизни. Знаем ли мы, что такое апории? Еще бы. Но знаем ли мы, чем они отличаются от антиномий и паралогизмов? С прискорбием, нет. В этом ответе – скорбь по трансцендентальной иллюзии, порожденной чистым, то есть очищенным от всего эмпирического, разумом. И по разуму тоже. Скорбь. Но как быть с безумием? Недостаточно безумен, чтобы двигаться дальше. Но еще сохранилась любовь. К перемене мест. Охотник всегда впереди дичи. И не беда, если его патронташ пуст.
Растущий куст
Оно должно походить на куст, растущий как вздумается . Растение, чей рост генетически не предопределен. Растение, о котором неизвестно, вырастет ли оно. И чем станет, если вырастет. Никаких людей. Трудности возникают с появлением человека. То ли потому, что он говорит. Поэтому. А также из-за отсутствия интереса. Познай себя, и познаешь каждого. Познал и преисполнился безразличия. Скука. О вещах такого не скажешь. Каждая сама по себе. И никак не ограничивают. Даже стены. Решетки. Рвы. Подъемные мосты (в поднятом положении). Пропасти. Реки. Горизонт. Но люди проводят границы. Взглядом. Дыханием. Никаких людей. С вещами можно поладить. Но с людьми – нет. Успокаивающее решение. Можно надеяться, что пойдет в рост. Никакой прямой речи. Лишь бормотание. Но это не речь. Еще одно важное разъяснение. Дополнительная гарантия. Теперь уж не удержать. Любопытно, как будет выглядеть, когда разрастется. Дозволенное любопытство. Дальше. Сомнения позади.
Потемки одиночества
Хороши уже тем, что дают уверенность . Единственное, что нужно. Уверенность, что говоришь, как думаешь. И думаешь, как полагается. Вот только этого не хватает. Скрытых императивов. Но предположим, мы истолкуем это иначе. Свободно. Спонтанно. Говорят, что спонтанность исключена. На свету ли, в потемках, не имеет значения. Но как быть с уверенностью? Иногда ее нет, а иногда она есть. Пусть попробуют объяснить. Например: один текст берет верх над всеми другими. Объединяет их. Согласовывает. В таком случае уверенность показывает лишь, что образовалась структура, установилась иерархия. Мое почтение, желанный гость. Почему наведываетесь так редко? А как к вам пройти? Вы бы дорогу расчистили. Если б знать, с какой стороны. Да уж, задохнуться – это нам не грозит. Места довольно. Скорее, излишек света. Так трудно создать искусственные потемки. А время естественных давно прошло. Вот оно – накатанное. Будто перекати-поле. Снова свет, снова полдень. А что вместо уверенности? Ничего. Может быть, сожаление, беспокойство? Нет.
След в след
Далеко ли мы продвинулись? А кто спрашивает? Кто присвоил себе право спрашивать? Разве на все есть ответ? Если спросить «кто?», что будет ответом? Вот так он поймет, так он будет вынужден понять, так мы заставим его понять, что не каждый вопрос, далеко нет. И тем более, чтобы его задавали. Может быть, тогда он умолкнет, и мы двинемся дальше. В полной тишине. Неужели. А звук шагов. Дыхание. Шелест. И прочее. Много ли прочего. Это вопрос. Мы же договорились. Никогда не получалось, когда шел, зная куда. Доходил. Прибывал на место, в пункт назначения. Да. Но не достигал. Сколько бесплодных усилий. Какое упорство. Пока не отказался от намерения. И тогда, о чудо. Но не самообман ли это. Топтание на месте. Бег. Прыжки. Может быть. Но ему как-то удавалось. Продвигался. И достигал. Несомненно. Вот это необходимо выяснить. Держась вплотную. Как можно ближе. Стоит ли примериваться к его походке. Нет, не обязательно. Последний ответ. Если только нельзя иначе.
Где-то на севере
Где-то на севере. Не знаю, где . Там, где рыщут волки. И бродят люди с ружьями и в мокасинах. Последние удобны тем, что их можно употреблять в пищу, когда закончатся съестные припасы. А припасы заканчиваются быстро и всегда не вовремя. Когда до пристанища далеко. Слабый огонек в морозном тумане. Тепло очага, которого уже не испытать. Предусмотрительно устроенные кладовые заметает снег, расхищают звери. И другие люди. А что сказать о ружьях. Они хороши тем, что могу положить конец агонии. Полезные вещи. Есть еще собаки. Без собак здесь долго не продержишься. И никуда не доберешься. Огромные расстояния. Они будто увеличиваются в полярную ночь. Холод. Безмолвие. Темнота. Неподходящее место для человека. Даже для сыновей волка. Женщины. Нередко они выказывают больше мужества, чем мужчины. Поговорив об этом, перейдем к другому. К чему именно? Довольно вопросов. Разве это не то место, где человек прекращает исчезать . Потому что он уже исчез. Вместе со своими мыслями, надеждами. Осталось лишь воспоминание о его бороде . А если он – женщина, не осталось даже и этого.
Никаких причин
Мои глаза слезятся с детства . Не помню, как они эту привычку приобрели. Может быть, когда в правый попала соринка. Не так важно, что в правый, как то, что удалить ее было непросто. И мне посоветовали держать глаза широко раскрытыми. Не мигать. Тогда, мол, они наполнятся слезами. И слезы вынесут соринку, как горная река – ялик. Но слезы не лились. Такова была особенность моих глаз. Удивительная сухость. Зато когда слезы наконец хлынули, им не было конца. И с тех пор они извергаются с небольшими перерывами. Хотя причин для этого никаких. Ни для того, чтобы они лились. Ни для того, чтобы они прекращались.
Огни
Когда видишь эти огни, кажется, что ничего, кроме них, и нет. А раз так, то они будут гореть вечно. И когда они гаснут, испытываешь удивление, переходящее в горечь. Из этой горечи и возникает представление о перемежающейся слепоте . Назовем это так, хотя могли бы назвать и по-другому. Огни горят, но мы их не видим. На этом можно построить надежную философию. Основание прочное – ведь решить вопрос в позитивном смысле, то есть позитивным способом, невозможно. Прерывистость горения и прерывистость взгляда – два совершенно равноправных предположения. Отдать предпочтение одному можно только произвольным образом. Но для того мы и наделены волей, чтобы не уподобляться ослам, которые этой способности лишены. Естественно, что воля из двух выбирает второе. Требуется необычайное мужество, чтобы выбрать первое. Человек наделен волей, а мужеством – не всегда. И даже настолько редко, что мужественными можно пренебречь. Судьба мужественных нас не интересует. А случается с ними разное. Но мы, не останавливаясь, идем мимо них. С безучастным лицом и взглядом, устремленным к огням. Неважно, горят они или нет. Главное – думать, что каждый шаг приближает к ним и уводит от. Любопытно, что для этой мысли достаточно самой обычной воли. А в случае с мужеством требуется что-то сверх.
Загадка местонахождения
Неопределенность местонахождения того места, которое ты занимаешь, сбивает с толку. Как можно знать, на своем ли ты месте, если ты не уверен в местонахождении занимаемого тобой места? Всякое место находится в каком-то другом месте. И так до бесконечности . Но это не самое худшее. Пребывать в бесконечности не так уж плохо. Проблема в другом: даже если ты уверен, что находишься на своем месте, ничто не гарантирует, что это место находится в положенном ему месте. Эксцентричность, свойственная тебе, может быть свойственна и местам, в которых ты пребываешь, или пребывал, а теперь нашел свое, которое, однако, может быть эксцентричным до крайности и, следовательно, находиться в несвойственном ему месте, из чего тут же следует, что и ты находишься не там, где следует. Возможно, ты в центре, а может быть, на окружности или посередине . Но утверждать это со всей серьезностью невозможно. Итак, перенесемся мысленно к тому времени, когда вопрос о месте казался несущественным, настолько несущественным, что он и не задавался.
Комета Галлея
Рассуждая о своем месте, напрасно ссылаться на пример Канта, никуда не выезжавшего, ничего не осматривавшего, не делавшего туристических заметок, не оставившего дневника путешественника, не делившегося с друзьями впечатлениями об увиденном, не составлявшего альбомы зарисовок. Фотография тогда еще не родилась, хотя уже родился Дагер, но если бы та и другой поспешили, ничего бы не изменилось. Кант все равно не сделал бы себе имени великого путешественника, и даже путешественником его было бы трудно назвать. Возможно, он совершал недолгие прогулки за городом, но этого мало, чтобы отнести человека к разряду путешественников. Слышал ли он во время одной из своих прогулок по берегу моря крик? Слышал ли он вообще крики? Или его слух был настроен только на шепот, подобно тому, как его зрение было настроено на темноту, в которой он видел столько, сколько обычному человеку не увидеть и днем? О том, что он наблюдал комету Галлея, нет никаких сведений, хотя вероятность этого велика, ему было уже за тридцать , и он вполне мог интересоваться небесными явлениями, подражая в этом своему сверстнику Иоганну Паличу . Неподражаемый Кант подражает крестьянину! Мог ли он подражать кому бы то ни было? Невероятно. Лучше отказаться от этой гипотезы, приняв за факт, что Кант никогда не наблюдал комету Галлея, хотя она в течение трех дней стояла, висела, горела у него над головой.
Убегающий взгляд
Взгляд человека убегает вдаль, и бывает так, что там, вдали, он находит себе приют . Он поселяется вдалеке от того места, откуда начал свой бег. Он живет вдалеке, не ведая о том, что происходит вблизи . А если это ближнее случайно и задевает его, он исполняется презрения и торопится миновать преграду. Таково свойство человеческого взгляда – видеть далеко и жить вдалеке. Некоторые возразят, что мысль иных слепцов тоже поселяется вдалеке, и еще дальше, чем взгляд. Но отвести это возражение нетрудно. Мысль – внутренний взгляд души, которым она смотрит на отдаленное. Различие между двумя взглядами, оптическим и мысленным, почти неуловимо. Я бы даже сказал, что его вовсе не существует. Поэтому, запертый в четырех стенах, взгляд человека проходит сквозь них, бежит вдаль и поселяется там, и осваивается там с такой легкостью, будто это его родной край. Предположение, кстати, не лишенное правдоподобия. Во всяком случае, нет ни одного факта, который мог бы его убедительно опровергнуть.
Ни шума, ни ярости
Труднее всего научиться спокойствию. Обрести его. Если не в душе, то хотя бы в словах. Спокойным тоном рассказывать о тихих вещах . Самым спокойном о самых тихих. Они делаются такими через рассказ. Сами по себе они полны ярости. Шума, ярости и многого другого. Это мы знаем. Но рассказчик их усмиряет. Он входит в клетку со львами. Или ждет их на арене. В руке у него бич. Как ловко он им орудует. Может быть, чтобы достичь спокойствия нужно исхлестать самого себя. Усмиряя вещи в себе. Заглушая свое рычание. Если кто и рычит, так это рассказчик. Вещи сами по себе молчаливы. Они рычат, только когда рассказчик вопит. Рассказ нужен для того, чтобы унять свой вопль. Какая разница, плач или вопль. Если можно унять плач, можно унять и вопль. Унять, рассказывая истории. Только для этого они и годятся. И вещи ложатся вокруг рассказчика усмиренными львами. И ягнята рядом со львами. Всего-то и нужно – спокойная речь. И вот она уже тут. Мы ее слышим. Кто? Львы и ягнята. Вся наша жизнь – ожидание рассказчика, говоруна, который бы нас усмирил. Как мы устали от своего и чужого рыка. От своей непоседливости. Ягненок на весеннем лугу. Лев, залегший в кустах. И вот так они были приведены к смирению. Бичом. А потом – исполненной спокойствия речью.