Я так спешил туда, где был рожден,
Где босоного колесил по лету,
Где умывался ласковым дождем
И утирался шаловливым ветром.
Где утром каждым солнечный восход
Встречал стаканом молока парного.
Где день весенний щедро кормит год –
Здесь до сих пор закона нет иного.
Тут испокон хозяйственный уклад
Неспешен и достоинством пропитан.
Во всем порядок и житейский лад,
Хоть чаша горькая не раз судьбой испита.
Здесь в грудь не бьют, чтоб доказать свое,
И транспаранты не хранятся в доме.
Гнездо под этой крышей не совьет
Сторонник разгуляя и содома.
Неспешно жизнь здесь мудрая течет:
Земля не терпит спешки и аврала.
И каждый лодырь здесь наперечет.
Молва их именами не играла –
То всякий раз и стыд, и боль села:
И жалость к ним не ведала предала.
Способная на выдумки молва
Под взглядом строгим нищенски редела.
Здесь человек – с рожденья – Человек.
И это знает он и знают люди:
Здесь на виду проходит жизни век,
Земле лишь подотчетен и подсуден.
Я шел сюда сквозь дали и года,
Надежду тайную в своей груди лелея…
Умчало время полая вода.
И, родниками горестно мелея,
Здесь по-иному жизнь текла уже.
Бурьянятся усопшие подворья…
Со стариком-соседом на меже
Вступаю в откровенный разговор я.
Подслеповато щурятся глаза:
- Ты чей? А! Возвернулся, значит? –
По бороде седой сошла слеза:
- Совсем? Иль в гости?
В гости… Не иначе.
Старик помедлил, опустив глаза,
И покачал седою головою:
- Как жизнь? Да что о ней, сынок, сказать?
Чижолая. Бывает, волком вою.
Один остался.
Бабка умерла.
Пусть будет пухом ей земля сырая.
Детей дорога в город увела…
Вот стенка обвалилась у сарая,
И крыша подтекает в сильный дождь.
Да и забор поправить бы пристало…
Ты не обедал?
У меня есть борщ.
Не откажи, сынок, найдется сало.
Я ведь один.
Нам, старикам, беда:
Мы позабыты и детьми, и Богом.
Живем как при дороге лебеда,
Хотя нам в жизни надо-то немного:
Чтоб навещали.
Помогли чуть-чуть –
Вот крышу…
Сил-то ведь совсем не стало…
Ах, ладно плакать, - хлопнул по плечу.-
Пойдем за встречу выпьем-ка по малой.
Там,-указал на небо,-свой закон.
Кого призвать, когда – Ему виднее.
Пойдем! –
Зашаркал к хате дед Платон.
Кустились вербы старые над нею,
А во дворе трава густым-густа
В еле заметных прорезях тропинок.
Смородины нестарых три куста
Осели у колючей паутины.
Десяток куриц нежились в траве.
Калитка покосилась и осела.
Сарай поник :не открывалась дверь…
В избу вхожу за дедушкой несмело.
В углу икона.
Под клеенкой стол.
Набор посуды на одну персону.
В поблеклой краске всхлипывает пол,
Пугая дома полумрак бездонный.
За стол садимся.
Горький самогон –
Ключ к помощи у немощных от дыбы –
Разлил по стопкам щедро дед Платон.
Перекрестился: - Ну, сынок, спасибо,
Что не забыл родительский порог.
Давно их нет. Но добрые соседи:
Словам и делу цену знали.
Долг
И Бог – их талисманы.
Хоть отец был беден,
А мать больна, вас четверо у них –
Но вы всегда умыты и одеты…
И никого из вас ,из четверых,
Деревня не считала за отпетых:
Тянули вы хозяйство на себе
- Корова, свиньи, куры, гуси, утки…
А помнишь, как играл ты на дуде
В столь редкие свободные минутки?
- Жизня, жизня, - дед промокнул слезу
Непрошенную рукавом рубашки, -
- А Сашка, помнишь, пел все про козу?-
И дед вздохнул:
-Все про козу пел Сашка…
Дрожала стопка у меня в руках,
И ныло сердце: утекла водица.
Прах в этом доме.
И в других лишь прах,
Которого могло и не случиться,
Когда бы эстафету перенять
И запустенье выдворить за двери.
Молу угрюмо.
На себя пенять –
Какой чудак, что искренне, поверит?
Вот и остались бабки да деды
Его решенья ожидать покорно.
Бывает, сил нет принести воды,
Сходить за хлебом в магазин уморно.
И прозябают, Господу молясь,
Чтоб от мучений горестных избавил,
Своей судьбе покорно подчиняясь,
Не изменить суровой жизни правил.
Прощаюсь с дедом.
Угощенья яд
Раскаяньем мне сердце рвет на части.
Тревогой провода души гудят
Под напряженьм бедствий и напастей.
По улицам родимого села
Иду, пытливо, жадно озираясь:
Бурьяном и крапивой замела
Опустошенность хаты и сараи.
И даже тропок сквозь бурьяны нет.
Калитки покосились, заржавели…
Пятнадцать лет.
Всего пятнадцать лет –
И тишина. И песни отзвенели.
Не так ведь было в юности моей:
Лишь только сумрак дали затуманит,
От песен просыпался соловей
И подпевал, смиряясь, до утра рани
Звонкоголосым нашим голосам.
По всей деревне музыка звучала.
Что говорить, гармошка, как я сам,
В моих руках смеялась и рыдала
До самой поздней утренней зари.
Когда ж петух начнет играть побудку,
Мы расходились.Что тут говорить –
Перед работой прикорнуть минутку б…
А утром бригадир стучал в окно –
И мать, жалея, нас будила рано.
Но вечером спешили вновь в кино,
Лишь только сумрак дали затуманит,
И пели песни.
Пели от души.
Ах, песни! -
Отзвук памяти печальной…
Молчит деревня, утонув в тиши,
Торжественной и скорбной, и вещальной.
Лишь только небо льет незримый свет.
Молебен служат звезды в хороводах,
Прощая нам «логичной»жизни бред
В идейных катаклизмах и походах.