Как отрывной листок, язык рванул пророк,
и праздные уста измазал сургучом,
и человек двулик, и волк не одинок,
и жизнь, и смех, и грех пророку нипочём.
И равно далеки чужие боль и смех,
как юрта и вигвам, олень или койот,
как горсть монет летит из окон и прорех,
жизнь мимо касс летит, и мимо слов и нот.
Покуда, гражданин, не лепо ли ны бяшеть,
в усобицах времён забудешь буквари,
себя же возлюби, как тот сержант Зиганшин,
ешь всмятку сапоги, а также лапти фри.
Бездонный Волго-Дон копает пролетарий,
в колхозе "Красный серп" ,возможно, хлеб жуют,
ударник у станка- энтузиазм ударил,
стахановцы легко стакан на грудь берут.
Оковы опадут, и рухнут все берлоги,
и братья вручат меч, а может, даже серп,
пейзане жнут хлеба в страдательном залоге,
поскольку скорбен туд, страда, и в поле смерд.
Фанерой пролетал залётный пролетарий,
его высоких дум стремление несло.
- Ау, как ваш полёт, товарищ карбонарий?
-Здесь не Париж, летать- худое ремесло.
Мы вышли от сохи и кузницы, и дышла,
где тучи ходят хмуро около границ,
и вот теперь стремим всё выше, выше, выше
полёт наших фанер, тьфу, этих самых... птиц.
И сшиты из полос, как зебры и тельняшки,
и нежность наших душ , и грубость наших шкур,
сокрыт высокий стиль от пуговиц до пряжки,
от головя до пят, отпад и haute couture.
И на Болотной кровь, и патока- с экранов,
не свято место - кремль и он, поди, не пуст.
Безвременье. Пророк зализывает раны.
Навалом мудрых змей, но сколь разверстых уст?