Рабы Освенцима, с восхода до заката
Свершавшие свой тяжкий, скорбный труд,
Где кус гнилой – единственная плата
За слезы, пот, за тысячи минут,
Когда душа отчаяньем объята,
И над спиной свистит жестокий кнут,
И каждый день товарища иль брата
В дымящий ад крюками волокут.
Освенцим... Узников единым махом
Ты в камерах мог сотнями душить...
Отчаянье, помноженное страхом,–
Возможно ли такое пережить?
Теперь гуляют солнечные блики
По створкам стали газовых печей,
Как будто эхом отдающим крики
В безумство смерти ввергнутых людей.
Концлагеря здесь в крик молчат бараки
И кроны смрад вдыхавших тополей,
Из мрачных крематориев останки,
Развеянные посреди полей...
Стоят мужчины тихо, шапки сняв,
И лоб нахмурив строго в знак судейства...
Не выразить словами, как, поправ
Святое всё, вершилось здесь злодейство.
Лишь душу оголив от всех заслонок,
Ты ощутишь, что чувствовал в тот миг
Здесь каждый задохнувшийся ребенок,
Здесь каждый задохнувшийся старик!
Прошли десятки зим, десятки вёсен,
И палачи исчезли без следа,
С лица земли их стерли, словно плесень,
Так много причинившая вреда.
Но боль Освенцима живой должна быть вечно,
Как будто в нас еще следы гвоздей,
Чтоб смрад печей концлагерей беспечно
Не выветрился в памяти людей,
Чтоб при словах Освенцим, Бабий Яр
Кололо бы под сердцем остро, гневно,
Чтобы реально, а не как пиар,
Кололо б, как сегодня, ежедневно.