И где-то между запятыми, сшибая кочки многоточий,
пишу, что были мы живыми, но и святыми, между прочим.
Мы не выдерживали скуки, стремясь к локальной катастрофе,
ломали судьбы, будто руки у Иисуса на Голгофе.
Себе выламывали души до хруста ломких сухожилий,
не то что петь, а даже слушать, уже не делали усилий.
А ежедневная глобальность была до гулкости пуста,
была нелепа вертикальность окровавлённого креста.
Сменив на кривизну пространства прямолинейность бытия,
мы обретали постоянство, сойдя на ноль, начав с нуля.
И за ошибками чужими, своих не видя прегрешений,
мы не боялись быть смешными и не боялись искушений.
Мы были гордыми и злыми, глаза сверкали, как стилет.
Какими были мы живыми, в свои святые двадцать лет!