Узкий круг
А хочешь, возьму – отовсюду сбегу.
Побудем хоть сколько-то в узком кругу.
Лариса Миллер
Любил немногих, однако сильно.
И. Бродский
А круг сужается, сужается,
всё отсекая на корню.
Друзья звонят и обижаются,
что забываю, не звоню.
Круг сузился до тесной комнаты,
до круга лампы над столом,
мой ближний круг — где только дом и ты,
и вяз за кухонным окном.
Но пусть друзья не ужасаются, -
мол, погружается на дно...
Мой мир сужается, сужается
до лишь того, что суждено, -
вдали от топота и ропота
неузнаваемой страны -
до слова, сказанного шёпотом,
до теплоты и тишины,
до стынущей тарелки с ужином,
до книжных полок, что вокруг,
до глаз твоих, от счастья суженных,
в кольце моих горячих рук.
И любишь ревностней и яростней
в привычной будничности дней.
Чем ночь черней — тем звёзды ярче в ней.
Чем уже круг — тем он сильней.
***
Тихих звёзд задумчивое вече
ярче, чем сверкающий салют.
День сменяет молчаливый вечер,
суету — покоя абсолют.
И смывают капли дождевые
след случайных черт и лишних фраз.
Всё со мной как будто бы впервые,
потому что всё в последний раз.
Вне времён и шумного пространства -
в тишине взошедшая звезда.
Вместо дальних вылазок и странствий -
теплота домашнего гнезда.
Вместо микрофона - тихий шёпот,
вместо полных залов - узкий круг.
Стих вдали толпы галдёж и топот
и остался только ближний друг.
Не ищу иных и непохожих
перемен в маршруте и в судьбе.
Нет, не смена маски или кожи.
Просто - возвращение к себе.
***
Комната. Скрипящая доска.
Четырёхугольная тоска.
А.Кушнер
Не выходи из комнаты, не совершай ошибки.
И.Бродский
Прочь от калитки моей, Родина.
И.Кабыш
Моё логово-угол, где стены хранят от ушибов,
моя камера пыток, что пуще неволи мила.
Я не выйду из комнаты, не совершу я ошибок.
Мне она никогда не была ни скучна, ни мала.
Мой источник пиров средь чумы, мой очаг сновидений,
моя комната-трюм, где заброшена дел дребедень,
где, скрипя половицами, бродят любимые тени,
где по чувствам, а не по делам судишь прожитый день.
Здесь в окошко, как в лупу, всё видишь яснее и проще.
Мир пушистым комочком свернулся у ног без затей.
Я не выйду из круга любви на продутую площадь,
из сердечного света — на холод планеты людей.
Как сберечь отчий дом в этой немилосердной отчизне,
где неистовый смерч наши гнёзда готов разорить?
В этом мире из комнаты выйти — что выйти из жизни.
Дверь открыть или окна — что жилы себе отворить.
***
Год уюта, комнаты, кота.
Сброшено всё лишнее, как вещи.
И душе предстала нагота
жизни непридуманной и вещей.
Плотно заслонив от мира дверь
с суетой его и дребеденью,
я освобождалась от потерь,
праздновала день освобожденья.
Не пугало слово «никогда».
Это было светлое прощанье.
Год уюта, комнаты, кота.
Завтрашнего счастья обещанье...
Год уюта, комнаты, кота...
То, чего не будет никогда.
***
Жизнь, в берег бьющая могучею волною
и в грани узкие втеснённая судьбою.
Е. Баратынский
Путь пройти от странниц до страниц,
отделяя зёрна от половы.
Изменяю кругу пёстрых лиц
с узким кругом музыки и слова.
Миру шлю привет издалека,
у окошка по утрам дежуря.
Каждый день — как в капле океан.
Как в стакане поднятая буря.
Высота, что клавишей беру.
Лента лет в замедленном движенье.
Я - как мышь, родившая гору.
(Пусть пока в своём воображенье).
Хорошо, что рядом ни души.
Счастье тихо жить, не поспешая,
окунувшись в тишину души,
словно в шапку тёплую с ушами.
Окно
Окно выходит в белые деревья.
Е. Евтушенко
А у меня оно выходит в май,
В зелёный, свежий, шелестящий рай.
Напоминая разом лес и сад,
Мои миры расцветшие висят,
И ветка, как большой пушистый зверь,
В балконную заглядывает дверь.
Волной ольховой плещет у окна,
И от неё вся комната темна,
Но чем темней от лип и тополей,
Тем на душе и чище, и светлей.
Прощаю темень, семени труху
За зелень, сор, без коего стиху
Не вырасти, за веток перестук
Взамен руки, что не протянет друг,
Прощаю скрип и шорох по ночам
За этот свет божественный очам,
За этот ветра пробежавший ток,
Похожий так на детский лопоток,
За то, что несмотря на жуть и мрак
Распада, что не видывал Ламарк,
Сквозь смрад и срам нам брезжит по утрам
Природы чистый осиянный храм.
Утро
Ночь опомнилась. Мгла рассеялась.
Тихо таяла без следа,
Но на что-то ещё надеялась
Растревоженная звезда.
В полусонном противостоянии
Заворочался шар земной.
И растаяло расстояние
Между завтра и мной.
Утро нежится в царстве грёзовом.
Так прозрачен его намёк.
Вздох о розовом, чём-то бросовом…
Раздувается уголёк.
Амба. Лопнула мира ампула,
В ночь просачивая зарю.
Утро – будущего преамбула.
Как сомнамбула, я смотрю:
Светом жиденьким озаримые,
В небе – контуры тополей...
Неприметное, неповторимое
Утро жизни моей.
Не мудрее – старее вечера,
Пробивающееся средь гардин,
Увеличивающее перечень
Невозможного впереди.
Я пытаюсь понять, на что оно –
Утро, вылупленное из сна,
В мир, где ныне мне уготовано
Место зрителя у окна.
***
Вот он, мир мой невещественный,
необщественный, смурной.
По нему я путешествую
за щеколдою дверной.
Жизнь с годами упрощается,
ибо то, что нужно мне,
всё свободно умещается
на столе, в окне, во сне.
Там такие спят сокровища,
как в пылинке дальних стран...
Сокровенное утробище
для зализыванья ран.
***
Смотрю в штукатурное небо...
В.Ходасевич
Зеркало – открытое окно
в узкое домашнее пространство.
Вижу штор задёрнутых сукно,
скудное постельное убранство.
Неуют холодного угла,
лампочки, скрипучих табуретов,
но зато есть ящики стола,
где хранится множество секретов.
Мыслей, заморочек, заковык,
что рассортированы подушно:
страшные – задвинуты в шкафы,
страстные – таятся под подушкой.
Зазеркалье с видом на жильё,
раковина, капсула, шкатулка.
Небо штукатурное моё,
где, как снег, слетает штукатурка.
***
«Море мебели», «море мебели» -
магазинчик есть за углом.
В меру музыки, в меру дебили -
фразу пробую на излом.
Пусть останется он неведомым -
морем небыли и туфты -
«Море мебели», «Море мебели», -
мне хватает моей тахты.
Но звучит, как перпетуум мобиле -
стоит мимо опять пройти:
«Мо-ре ме-бе-ли», «Мо-ре ме-бе-ли» -
не зайду я к тебе, прости.
Тонет в шёпоте, тонет в лепете,
манит ликом средь образин -
«Море мебели», «Море мебели» -
неопознанный магазин.
***
И не центр, и не окраина.
А за блочною стеной
виден двор мой неприкаянный
под холодною луной.
Вместо старенькой акации,
раньше радовавшей взор –
куст с обрубленными пальцами,
словно рана и укор.
Стройка начата и брошена,
кран маячит в небесах.
Я от мира отгорожена,
словно здание в лесах.
* * *
Сонно нащупаю тапок.
Тает за окнами тьма.
Тихой крадущейся сапой
Сны покидают дома.
Влагой траву оросило.
Я из окошка смотрю,
Как эта ночь через силу
Переродится в зарю.
Утро – синоним пролога,
С жизнью единых кровей.
Яблоки солнечных блоков
Через авоськи ветвей.
Дня бытовое лекало.
Злоба. Усмешка юнца.
Всё это только начало,
Только начало конца.
* * *
Выключаю телевизор:
Крики, бомбы, взрывы в шахте…
За окошком лунный мизер
И дождя бесшумный дактиль.
Где-то под горой убитых
Задыхается Россия.
Здесь же – штор глухих защита
И стиха анестезия.
***
Я за жизнь свою не поручусь -
не угнаться за её побегом,
если на минутку отлучусь,
а она вдруг обернётся веком.
Видно, не уплачено сполна
за лихое счастье быть поэтом.
Но забыты намертво слова,
на которых говорят об этом.
Может быть, тех слов и вовсе нет,
что горят как звёзды золотые.
Я забыла их нездешний свет.
Помню только бедные, простые...
* * *
Раньше знали их и птицы, и листва,
А потом их грязью мира с неба стёрло.
Я ищу неизреченные слова,
От которых перехватывает горло.
Сор планеты ворошу и ворожу.
Воскрешаю, как забытую порфиру.
Я их лентою судьбы перевяжу
И отправлю до востребованья миру.
* * *
Одиночество, книги и мысли.
И тетрадь приоткрыта, дразня.
Пусть меня в этой жизни не числят,
где толпа, магазины, грызня.
Я один на один с этом небом,
с очертаньем рассвета в окне.
Буду тем, кем никто еще не был,
дорасту до себя в тишине.
На вершинах познания холод.
Запылилась душа, как земля.
Буду слушать свой внутренний голос,
буду ждать, как слова заболят.
Но за всё наступает расплата:
жизнь опять настигает врасплох,
неподвластная музыке лада,
и взрывает размеренный слог.
Я вольюсь в магазинную гущу
и постигну, себе изменя,
неизменное в вечнотекущем,
неразменное в сутолоке дня.
***
Я вырвусь за эти страницы
ещё не написанных книг,
за эти тиски и границы
режимов, орбит и вериг,
из ряски, не ведавшей риска,
в миры беззаконных комет,
куда мне и ныне, и присно
ни хода, ни выхода нет.
***
И не верила, и не просила,
не боялась... но что-то никто
не пришёл и не дал, как гласила
поговорка. Ну что ж, а зато -
всё! Цветаевские посулы
оправдались всему вопреки.
И мерцанье огня из сосуда
мне дороже дающей руки.
Но всегда, до скончания лет -
чёрный список и волчий билет.
Зелёная улица
Не из числа отличниц или умниц,
не защищал меня бодливый рог.
И не было мне ни зелёных улиц,
ни скатертью — с соломкою — дорог.
Ни слов от дела, ни души от тела
не отделяла, получав голы.
Продалбливала лбом упрямым стену
и ранилась об острые углы.
Но всё ушло, отбыло, отболело.
Умолкли пушки в пользу соловья.
Я замечаю, как зазеленело -
вот улица зелёная моя!
И светофор встречает лишь зелёным,
как к перекрёстку я ни подойду -
подмигивает глазом умилённым, -
мол, проходи, сколь надо — подожду!
Мой парус, ты уже не одинокий -
ему навстречу выплыла ладья.
И скатертью мне стелется под ноги
младенчески зелёная земля.
* * *
Лес тонул в жужжании и гуле.
Пробовали горло соловьи.
Травки слабосильные тянули
Вверх существования свои.
А туманы плыли в небе белом,
Чтобы лечь на землю точно в срок.
Каждый занимался своим делом,
Выполняя божеский урок.
Поднимались розовые зори,
Волны тихо бились о корму.
И до человеческого горя
Не было им дела никому.
***
Разучилась жить за эту ночь.
За окном деревья поседели.
Как мне эту горечь превозмочь?
Есть ты или нет на самом деле?
Слёз уж нет. Всё уже ближний круг.
Жизнь всё поворачивает мудро.
Светлая любовь стоит вокруг,
как в снегу проснувшееся утро.
* * *
Земля страданьями полна,
Как погляжу окрест.
Деревья бьются в твердь окна,
Луна несёт свой крест.
Дождь не устанет, весь в слезах,
Выстукивать стихи,
К которым люди в телесах
Останутся глухи.
На миг рождается рассвет,
Чтобы уйти во мглу.
И ветер воет что-то вслед,
Хватая за полу.
В какой-то безысходный круг
Силком вовлечено,
Всё стонет, корчится от мук
И всё обречено.
* * *
За окошком ветра вой.
Мне опять не спится.
Бьётся в стекла головой
Вяз-самоубийца.
Капли падают в тиши,
Разлетясь на части.
Но не так, как от души
Бьют стекло на счастье.
Струи поднебесных вод –
Острые, как спицы.
Сам себя пустил в расход
Дождь-самоубийца.
Как струна, натянут нерв.
Лунный диск нецелен.
Обоюдоострый серп
На меня нацелен.
* * *
Я продлевала вечера,
Не выпускав из рук.
Сегодня – всё ещё вчера.
Держусь за этот звук.
Вчера – ещё почти в руках,
Оно со мной срослось.
Ещё в пространстве и в веках
Худого не стряслось.
Повремени, чужой рассвет,
Несущий тень беды.
Сияй, сияй вечерний свет
Негаснущей звезды.
* * *
Как завести мне свой волчок,
Чтоб он жужжал и жил,
Когда б уже застыл зрачок
И кровь ушла из жил?
Как превзойти в звучанье нот
Себя саму суметь,
Когда окончится завод
И обыграет смерть?
Как скорость наивысших сфер
Задать своей юле,
Чтобы хоть две минуты сверх
Крутиться на земле?
* * *
В окне квадрат Малевича
Намалевала ночь.
Луна глядит, жалеючи,
Не в силах нам помочь.
Привычная агония:
День прожит. Пробил час.
С агонией – в гармонии
Моя душа сейчас.
***
Чёрно-белую жизнь не люблю.
Головою в букеты ныряю,
покупаю цветное бельё,
разноцветный салат сотворяю.
Украшаю гирляндами в ряд
стены нашего скромного крова.
Пусть кричащей заплаткой горят
на материи жизни суровой.
Искромётную россыпь стекла
в детской трубке верчу пред собою.
Даже смерть там не чёрно-бела,
а полёт в зорево-голубое.
***
На вокзале толчея,
где я ранняя, ничья,
всё гляжу в стекло вагонов –
где же там судьба моя?
Всё не в шутку, а всерьёз.
Майский дождь ослеп от слёз.
Я гляжу в чужие окна –
где ты, принц из детских грёз?
Жизнь проходит – сутки прочь.
Не сестра уже, не дочь,
я гляжу прохожим в лица –
кто же сможет мне помочь?
Нету лиц и нет окон.
Я гляжу в глаза икон –
где ты, где ты, моя радость?
Всё поставлено на кон.
Но молчат святые рты...
Я гляжу в твои черты.
Наконец-то, наконец-то
у меня теперь есть ты!
***
Не под руку, а за руку
хочу ходить с тобой.
Уходит солнце за реку,
свод гаснет голубой.
Но наша счастья фабрика
работает, живёт.
Вцеплюсь я в руку накрепко -
никто не оторвёт.
* * *
Под аркой радуги, в кольце обнявших рук
Так ярки радости, не ведавшие мук.
И жизнь домашняя, ручная, как зверёк...
Любовь вчерашняя, я слышу твой упрёк.
Как мы под ливнями бежали под плащом,
Как счастье пили мы и жаждали ещё...
Осенним золотом закрыло вышину.
Прости мне, молодость, покой и тишину.
***
«Не выходи из комнаты» - век бы не выходила.
Мой обитаемый остров — остов, костяк души.
Я уже всех забыла. Я уже всех простила.
Мне хорошо в уютной тёплой её тиши.
Там, за дверями — холод, голод сердечной стужи.
«Быть иль не быть», гадая, или «была - не была» -
выберу нечто третье, словно десерт на ужин.
Здесь мы вдвоём надышим снова себе тепла.
***
Ещё совсем чуть-чуть, и совпадут
все фазы, все пазы, колени, губы,
и, кажется, кого давно не ждут -
вдруг явится под грянувшие трубы.
Всему виной — зазор в себе самом.
Но что же делать, чтоб они совпали -
с уменьем — старость, молодость — с умом,
сны — с явью, холод кельи — с пылом спален?
Увы, не совпадает с далью — близь,
с землёю — небеса, а ночи — с днями...
Какое счастье, что хоть мы сошлись
осколочными битыми краями!
* * *
Что сказать мне о жизни?
Что оказалась длинной.
И. Бродский
1
Жизнь оказалась мне не по росту.
Длинная. Я утонула в ней просто.
Не по фигуре. Не по нутру.
Не по карману. Не ко двору.
Не понимаю, как в ней живу я?
Смётана наспех, на нитку живую.
Не ожидали в аврале шитья,
Что в ней так долго жить буду я.
Жизнь обносилась. Я обнищала.
Но не пищала, хоть и трещало,
Где было тонко – с краю, по шву…
Не понимаю, как я живу.
2
Примеряю, ворча,
жизнь другую, и снова не впору.
Раньше жала в плечах,
а теперь — велика, длиннопола.
Я запуталась в ней -
мешковатой, смешной, несуразной,
в этом рубище дней
из материи однообразной.
Подгоню по длине,
отсекая, что чуждо и серо,
чтобы как-то по мне
эта жизнь бы пришлась и осела.
И вчерашний наряд
опадает с меня понемножку.
Ведь не зря говорят:
по одёжке протягивай ножки.
Подгоняю по ней
свои замыслы, сны, ожиданья.
Всё, что стало длинней -
я обрежу, не чикаясь с тканью.
Вот окутала стан
и сидит наконец как влитая...
О мой тришкин кафтан!
Вечно рвётся, где я залатаю.
3
Я знаю, в жизни надо лгать:
Скрывать, кроить, кривить.
Без кройки платья не сметать,
Лишь тканью стан обвить.
Поток материи, скользя,
Струится, устрашив.
Твердят мне модники: "Нельзя!
Прохожих не смеши!"
Неноскость этого всего
Здесь каждому видна.
Ну что с того, ну что с того?
Я так ношу одна.
Презрев гармонию вещей,
У бездны на краю
Ни жизни, ни души своей
Кроить я не даю.
* * *
He для меня газетного вранья
Подножный корм и рапортов победность.
Не для меня и сытные края.
О Родина, о нищая моя,
Я жизнь свою подам тебе на бедность.
Съешь и её... Как Блок, скрывая грусть,
В душе тая бесстрашного бесёнка,
Писал, – судить его я не берусь, –
Что слопала, гугнивая, мол, Русь,
"Как чушка, своего ты поросёнка."
Другой Руси на свете не найти.
На место в сердце нету претендента.
Но с этой мне страной не по пути.
И в ногу мне не хочется идти
С лукавым и гугнявым президентом.
***
И в затрапезной шапке-невидимке,
в которой не замечена никем,
сквозь города знакомые картинки
я прохожу беспечно налегке.
Не прохожу – скольжу бесплотной тенью,
ступенек не касаясь и перил,
не приминая травы и растенья,
не отражаясь в зеркале витрин.
Грань между тем и этим светом стёрта.
Никто нигде не нужен никому.
Как мир живых похож на царство мёртвых,
но это всё неведомо ему.
Я вижу всех – меня никто не видит.
Как странно хорошо идти одной,
неуязвимой боли и обиде,
неузнанной, незванной, неземной.
***
Рвётся с прошлым последняя нить.
Размышляю, свой путь итожа.
Схоронить себя? Сохранить?
Это всё ж не одно и то же.
Слава богу, слыву живой.
Чёрт не выдаст — подольше буду.
Бабоягодный статус свой
берегу я ещё покуда.
Возвращаюсь в свою колею.
До свиданья, лишние люди.
Околею, но там где люблю.
Где меня лелеют и любят.
***
Коса на камень, плеть на обух,
тень на плетень.
А мы с тобой живём бок о бок
который день.
Что нам Гекуба, мы Гекубе,
любое дно,
когда мы есть, когда мы любим
и заодно.
За разговорами, за чаем
часов как нет.
А если вдруг и заскучаем -
есть Интернет.
Хоть мы ещё не очень стары,
но наш уклад
нас сделал старосветской парой
на новый лад.
А Гоголь хоть женат и не был,
прожил как волк,
но в счастье истинном семейном
он ведал толк!
Пробуждение
Сна ещё не ослабла власть,
но сплетённое рвётся кружево...
Я ещё не сбылась, не срослась.
Поцелуем твоим не разбужена.
Это сказка ещё или быль?..
Грёз обрывки... не помню, о ком они.
Губ твоих ощущаю пыл,
но мои пока сном закованы.
От луча глазам горячо.
Кто-нибудь, веки мне разлепи мои...
Потягушечки... Где тут плечо
моего бесконечно любимого?
Белый свет побеждает тень.
Сколько ждёт нас здесь всякого-разного!
Здравствуй, день, новых дел канитель!
Как тебя мы сегодня отпразднуем?
* * *
Проснулась: слава богу, сон!
Прильну к тебе, нырнув под мышку.
Укрой меня своим крылом,
Согрей скорей свою глупышку.
Мне снилось: буря, ночь в огне.
Бежала я, куда не зная.
Деревья рушились во мгле,
Всё под собою подминая.
Но тут меня рука твоя
К груди надежно прижимала,
Разжав тиски небытия,
И вырывала из кошмара.
Благословенные часы.
Мы дремлем под крылом вселенной.
Мы дики, наги и босы,
Бессмертны в этой жизни тленной.
Дыханья наши в унисон.
Привычно родственны объятья.
Когда-нибудь, как сладкий сон,
Всё это буду вспоминать я.
***
Пешеход я, господи, плебей.
А. Кушнер
К чёрту белого коня!
Принц мой пеший, косолапый.
Солнце на исходе дня,
ночь крадётся тихой сапой.
К чёрту форд и кадиллак,
у тебя права иные –
на меня, на жизнь дотла
от истока и доныне.
Не поймёт ни конь, ни люд,
не поймут автомобили,
как любила и люблю,
как друг друга мы любили.
Сладок вместе хлад и зной,
ведь осталось так немножко.
Обнявшись, идём одной
пешеходною дорожкой.
***
Взвалю на чашу левую весов
весь хлам впустую прожитых часов,
обломки от разбитого корыта,
весь кислород, до смерти перекрытый,
все двери, что закрыты на засов,
вселенское засилье дураков,
следы в душе от грязных сапогов,
предательства друзей моих заветных,
и липкий дёготь клеветы газетной,
и верность неотступную врагов.
А на другую чашу? Лишь слегка
ее коснётся тёплая щека,
к которой прижимаюсь еженощно,
и так она к земле потянет мощно,
что первая взлетит под облака.
***
Я себя отстою, отстою
у сегодняшней рыночной своры.
Если надо – всю ночь простою
под небесным всевидящим взором.
У беды на краю, на краю...
О душа моя, песня, касатка!
Я её отстою, отстою
от осевшего за день осадка.
В шалашовом родимом раю
у болезней, у смерти – послушай,
я тебя отстою! Отстою
эту сердца бессонную службу.
* * *
Вся суета, вся злость и грязь
Бессильно выпадет в осадок.
Очищенный от пут и дрязг,
Вкус жизни первозданно сладок.
Как песня из небесных уст,
Нам эта мудрость вековая.
Вот ты. Вот я. Вот наш союз.
И просто жизнь как таковая.
***
Как мы шли с тобой по тёмным улицам,
за руки держась, как дети-умницы.
Расступалась перед нами ночь,
чтобы оберечь или помочь.
Улица всё эта не кончается,
тем не позволяя мне отчаяться.
Освещает путь её луна.
Никогда не кончится она.
И я верю, знаю, – и поныне мы
где-то так идём под новым именем.
Освещают улицу огни.
Мы с тобой сливается в они.