" Картинка" Не моя.
Однажды.
Однажды удивишься, умирая,
Что жизнь остановилась, иссякая,
Оборвалась – и вмиг умчалась вдаль.
А ты глядишь, еще не понимая,
Как будто не успел догнать трамвая –
Ну, вот она!.. Так вот она – печаль…
А ты глядишь, как лопнула пружина,
Как треснула, дрожа, твоя струна,
Как воздух на ходу спустила шина,
И раскололась вдребезги машина…
И вот – она: стоит, уже одна.
Вся в черном, строки эпитафий – грУбы,
Вся в черном, где-то близкие – в конце.
Тебе еще так бесконечно любы
Ее не шевелящиеся губы
И влажный след на каменном лице.
Не высушить солоноватой влаги
Щекой небритой на ее щеке.
Саму ее с глотками терпкой браги,
С рычаньем обезумевшей дворняги,
Что сахарную кость несет к реке,
Не унести, как пес, погладив лапой.
Томит тоска, печалью не светла.
Из темных далей помохав ей шляпой,
Глядишь, необернувшись, тихой сапой –
Как хрустнули, сломавшись, два крыла.
Душа.
Так вот что значит – режут без ножа?!
Так вот оно – мертвящее забвенье?
Так вот что значит – немо вдохновенье?..
И это есть твой высший час, Душа?!
Куда ты переселишься из тела?
И полетишь куда? И где твой дом?
Когда все без меня так омертвело,
Все свежее – засохло, очерствело,
Живое, не дожив – заледенело,
Построенное – пущено на слом!
Тебе, Душа, я дал холсты и песни,
Я дал романы, вымыслы, стихи!
Чтоб ты жила! Но только помни, если
Тебе там душно, как в застылом тесте,
Вот рифмы - захвати – они легки!
Взлетай на них, в обещанные дали.
Дома, что строил для тебя, – тесны?
Лети, переселись, но знай, едва ли
Позволят небеса – они устали –
Увидеть осень, лето, цвет весны!
Не бьется сердце! – Ну, зашевелись!
Я крикнул бы: «Душа, остановись!»
«Не надо! Возвращайся непременно!» –
Но ты уже летишь куда-то ввысь…
Я крикнул бы… Но холодно и тленно...
А души стайкой курочек с насеста
Не оторвутся от святого места,
Не полетят во тьму, где звезд стена,
Где нет тепла, конца нет и предела,
Куда мне не поднять с собою тело.
Где будешь ты, Душа, всегда одна.
Не возносись до леденящей выси!
Тут холод, мрак и бред толстовской Кыси
Тут хаос, так щемяща тишина…
Жена.
Опять Она… идет… себе верна…
В платке, вокруг свистящие метели.
Я знаю, сядет тихо у постели,
Не будет есть, не станет пить вина.
Не пустит в дом приятную прохладу.
А детям скажет – «ничего не надо».
Им скажет: « я хочу побыть одна».
И станет ждать, а губы без помады…
И будет ждать, но гуще тишина…
Глаза закроет, будто нет потери,
Глаза закроет, но не скрипнут двери.
Она же будет ждать, что я войду!
Что лягу к ней, теснясь под простынями,
Она же станет звать меня в бреду
И говорить мне: «Это все не с нами!»
Чуть слышно говорить мне: «Я ведь жду».
Я не могу предать ее как друга…
Я не могу, Душа, тебя отдать,
И холодно, как будто всюду вьюга,
И тяжко удержать, трещит подпруга,
Но рано мне!... Мне рано умирать!
Ангелы.
И вот он – свет! Вот ангелы в халатах…
Их голоса… Нет, здесь не рай небес! –
Больничная, холодная палата –
Так вот она, авария – расплата,
Вот скальпель, разорвавший мир чудес!
И комья облаков кровавой ватой
Лежат вокруг – еще не пробил час.
Она стоит сутуло, виновато,
Как будто растеряла дни и даты,
Как будто тут стоять – таков приказ.
Но повернулась и – прильнув, открыто:
Привет! – (Темно в глазах, что мрак в лесу).
Я осушил щекой своей небритой
Горячую, соленную слезу.
Искал, хотел какую-нибудь фразу,
Смешную и нелепую, сказать,
Я упрекнуть хотел, и с лету, сразу:
«Из-за тебя боролся до отказу,
Ты не даешь мне даже умирать,
Спокойно и безвольно! – А хотелось!»
Она склонилась на мое плечо –
«Понравился наркоз?» – Все разлетелось,
И я спросил: «А можно ли еще?!»
Тут ангелы мои, войдя в халатах,
Заколыхались, смехом изойдя,
И на руках внесли меня в палату,
Как самое любимое дитя.