Cветлой памяти бабушки моей, Eфросинье Алексеевне Луневой - великому русскому человеку, великой матери и великой женщине, с безграничными и вечными: любовью, памятью и благодарностью за самый огромнейший вклад в мою душу посвящается.....
Витю укусил шмель. Очень больно, больше оттого, что Витя вовсе не хотел причинять зла этой очень большой красивой мухе, сидевшей на маленьком, похожем на Солнышко, подсолнухе. Он только хотел подержать ее немножечко в руках, погладить прозрачные, радужно переливающиеся в солнечных лучах крылышки, и отпустить. А шмель, непоняв добрых намерений мальчика, больно укусил его в палец и, сердито жужжа, улетел. Палец сразу же начал опухать и слезы сами собой потекли из Витиных глаз. Но Витя не закричал, хотя палец болел гораздо сильнее, чем когда, собирая крыжовник, вдруг наткнешься на острый шип, или, перелезая через забор, занозишь руку. Он же - Мужчина. Никогда за свои пять лет Витя еще не испытывал такой ужасной боли, как сейчас. Но еще больнее было в душе, от обиды на злого, коварного шмеля.
Витя очень любит все живое. Больше всего на свете он любит наблюдать за жизнью живых существ. И насекомых тоже, которых очень много и в полисаднике, и в огороде, и везде... везде... везде...
Он не боится брать в руки ни кузнечиков, ни кусучих муравьев, ни даже страшных пауков с длинными-предлинными, словно ходули у клоунов, ногами. Совсем безобидных, но которых почти все Витины ровесники боятся, и, увидав такого паука, норовят растоптать. А мальчики постарше, поймав такого паука, спрятавшегося под обломком кирпича или деревяшкой, обрывают ему лапки и с интересом наблюдают, как тонкие, словно паутинка лапки паука, ритмично, как маятник в ходиках, продолжают двигаться уже отделенные от тела паука. И припевают:
«Коси, косиножка
Дам тебе горошка!
Коси, коси остро,
Дам тебе я проса!»
"Косиножками" называют дети этих пауков за способность их длинных ног судорожно и довольно долго двигаться уже отделенными от туловища. Вите очень жалко косиножек. В его глазах в таких случаях появляются слезы и он просит мальчишек: "Не надо... ему же больно". Но никто из мальчишек обычно не обращает на это никакого внимания и Витя понуро, размазывая слезы по щекам плетется домой.
- Как девчонка!... Нюня, - несется ему вдогонку.
И вовсе он - не девчонка. Просто ему жалко всего живого, даже деревья с обломанными ветвями или сломанный цветок. Даже мух и тех Вите немножечко жаль, хотя они очень вредные и назойливые, а мама говорит, что от них можно заболеть очень страшной болезнью. Вите очень трудно выговорить название этой ужасной болезни от которой, как говорила мама, очень болит живот... Дезинспекция! вот как называется эта болезнь. И вот такого хорошего, доброго мальчика, как Витя, укусил этот злой, противный шмель.
Витя побежал к бабушке - Ефросинье Алексеевне. Бабушка у Вити самая добрая-предобрая на свете. Она знает много-премного сказок, умеет печь вкусные-превкусные печенья и хворост, заговаривать и лечить ранки.
Бабушка подула на Витин палец, что-то пошептала, приложила к пальцу какой-то листик и боль сразу же стала утихать. К вечеру палец уже совсем не болел.
Наутро Витя, как обычно играл в палисаднике перед домом. Он наблюдал, как крошечный муравей тащил в муравейник огромную зеленую муху. В мелких песчинках и сереньких коротеньких, тонких стебельках сухой прошлогодней травы муравья почти совсем не видно и кажется, что муха передвигается сама по себе, но как-то неестественно - боком. Витя помог муравью, осторожно соломинкой подвинув муху к входу в муравейник. Но муравей, почему-то, непоняв благих намерений мальчика, бросил свой груз и, лихорадочно суетясь, забегал вокруг него.
-Глупый, - обиделся на муравья Витя, - я же не отбираю, а помогаю. Не хочешь - тащи сам.
Он бросил соломинку и принялся наблюдать за похожей на осу крошечной мухой, планирующей над темно-красным цветком георгина. Над цветком летало множество разных насекомых, но Витино внимание заворожила эта, своей необычной расцветкой и таким же необыкновенным полетом. Муха, то, словно застывала в одной точке: от частых взмахов ее, прозрачно-зеленоватых с позолотой, крыльев совсем было не видно и она будто бы висела на совершенно невидимой паутинке прикрепленной где-то в облаках; то, моментально, словно перенесенная какою-то невидимою силой, взмывала вверх или в сторону и на новом месте зависала точно также, как зависают на паутинках маленькие паучки в тихую безветренную погоду.
Всходившее Солнце озолотило листья цветов и деревьев, радужно играя маленькими зайчиками в капельках росы, словно мизерные бриллианты, рассыпанными по свежезеленой, бархатистой поверхности листьев. Тени от дома, ограды, от всех предметов, и от самого Вити стали неестественно длинными. Витя попытался шагами измерить свою тень: " Раз... два... Но, с каждым Витиным шагом, передвигалась и тень.
- Вот негодная, - рассердился на тень Витя, - а сколько, интересно, меня поместится в моей тени? Он внимательно посмотрел в конец своей тени, где, на длинной до смешного, шее покоилась такая же неестестенно длинная смешная голова с длинными ушами и копной смешных вихрастых волос. Получалось, что тень его, если ее поставить вертикально была бы выше даже самого высокого на всей улице дяди Славы. Это открытие очень обрадовало Витю.
- Когда-нибудь я вырасту таким же большим, как моя тень и тогда, пусть кто-нибудь попробует обижать косиножек и других насекомых, - погрозил Витя кулачком неведомым врагам. Тень тоже помахала маленьким кулачком на длинной, словно жердь руке. Витя засмеялся. От этих мыслей у него на душе стало светло и радостно. Вскоре его внимание было занято большой коричневато-красной бабочкой с переливчато-зелеными с синевой глазами на крыльях, порхавшей над цветами. Многочисленнная мошкара упорно трудилась, опыляя цветы. Иногда насекомые завязывали между собой кратковременные ссоры. Не понимая причин этих ссор, Витя сказал снисходительно-ласково, как бабушка, когда он ссорился с братом:
- Глупые! Не надо ссориться! Цветов же много! Всем хватит.
И тут он увидел своего вчерашнего врага. Огромный, с голубиное яйцо шмель, черный с лимонно-желтыми полосами на тельце и белоснежно-белым окончанием брюшка, ворвался в это гармоничное царство мелюзги, словно фашистский бомбардировщик, который Витя видел недавно в кино, сердито жужжа. Многочисленные мелкие мошки шарахались от него, как женщины от соседа дяди Юры, когда тот напивался пьяным. Вите вспомнилась его вчерашняя обида. Еще больше его возмущало, как шмель бесцеремонно и нахально разгонял мелких мошек и цветочных, похожих на пчел, мух.
- Ах! так! Я тебе сейчас покажу, как кусаться!
Витя поднял небольшой обломок кирпича и стал осторожно подкрадываться к шмелю. Но, как-только он подкрадывался к шмелю на достаточно близкое расстояние, тот, угрожающе жужжа перелетал на другой цветок. А затем вообще резко завернул за угол дома, покружил немного, над попытавшемся цапнуть его, Рексом и полетел в огород. Витя, оттолкнув попытавшегося приласкаться щенка, со всех ног припустился вдогонку. Оказавшийся снова среди родной травянисто-цветочной стихии, шмель деловито-лениво, словно проверяя все ли цветы на месте, перелетал с одного цветка на другой.
Витя, осторожно, заранее приподняв обломок кирпича в руке, следовал за ним. Так, увлеченные погоней, шмель и его преследователь оказались в самом конце огорода, где Витин отец собирался отремонтировать, пришедшую в негодность, изгородь. На земле лежали, ярко выделяясь, среди посеревших от времени, золотисто-белые свеже-распиленные планки штакетника с золотисто-янтарной, выступившей от ярких солнечных лучей, смолой и небольшие в заскорузлой обертке коры бревнышки. В земле, на одинаковых расстояниях были вырыты аккуратные ямки. Когда Витин папа придет домой с работы, он позовет Витю помогать достраивать забор. Они зароют столбики в землю, хорошенько утрамбуют ее вокруг них; затем прибьют к столбикам длинные бруски, а потом, уже к брускам, как говорит папа, будут пришивать белые планки штакетника. Но это будет только вечером, а сейчас тут летал самый ненавистный Витин враг - шмель.
Вот он немного повозился на сучке, перелетел на штакетник, чуть-чуть не увязнув в, казавшейся твердой, словно стекло, капле смолы и... влетел в одну из ямок.
Витя, стремглав подбежал к ямке и, бросив со всего размаху обломок кирпича, тут же во весь дух бросился прочь. Он боялся, что рассерженный шмель, если Витя, вдруг, промахнулся, догонит и искусает его. Не помня себя, Витя миновал огород, двор, где к нему рванулся, не успевший вовремя выскочить из будки Рекс и, вбежал в дом, плотно закрыв за собой дверь. Разгоряченный бегом и от страха, взволнованный он весь дрожал и какое-то непонятное и очень неприятное чувство будто бы выползало откуда-то из самой глубины его существа. Оно растекалось по всему телу отравляя его. Из-за этого чувства было тяжело дышать, было жарко и душно. Витя бросился на кровать, уткнулся лицом в подушку и зарыдал.
Удовлетворения от мести не было. Перед глазами Вити, как во сне быстро меняясь вставали страшные видения. То грезился раздавленный кирпичом шмель, и, в то же время, почему-то живой, угрожавший Вите своими мохнатыми черными лапками. Шмель казался очень огромным, ростом почти с самого Витю. Он трубно жужжал и сквозь это жужжание Вите слышались едва различимые слова: "Ужо, погоди! Попадешься мне! Зажжалю!"
То ему грезились маленькие плачущие, осиротевшие шмелята, голодные и несчастные, тщетно ожидающие свою маму, которую Витя, злой и мстительный мальчик, убил. Вите почему-то казалось, что убитый им шмель, обязательно шмелиха. От бабушки Витя знал, что у всех живых существ и даже у насекомых обязательно бывают дети. Где живут шмели и как выглядит их дом Витя не знал и поэтому он рисовался Вите точно таким же, как и его - Витин - с такими же голубыми только очень крошечными ставнями, с красной крышей и белой трубой, из которой вился такой же крошечный голубой дымок. Из маленьких освещенных окошек домика на Витю смотрели три маленьких шмеля, из выпуклых черных глаз которых текли крупные слезы. Шмелята терли глаза бахромчатыми передними лапками и протяжно, и тоскливо, словно жалуясь кому-то жужжали. Их жужжание было похоже на плач женщин, которые одетые во все черное, приходили оплакивать умершего год назад Витиного дедушку. Пытаясь освободиться от этого жуткого видения, Витя пытался зажмурить глаза еще сильнее, но оно от этого становилось только еще более отчетливей. Уткнувшись лицом в мокрую от слез подушку, Витя рыдал.
- Что с тобою, Витенька? - участливо спросила, вошедшая в комнату Ефросинья Алексеевна, положив свою теплую ласковую руку на мелко-вздрагивающее плечо мальчика, - Ушибся, родной? Дай я тебя пожалею.
Витя, повернул к ней свое, зареванное, раскрасневшееся от слез, чумазое личико и сквозь всхлипывания и икоту, с горечью произнес:
- Не-е-т, ба-у-шка... я... убил...
перед словом "шмеля", он запнулся и слезы новым потоком хлынули из его глаз.
- Кого, Витюша? - с испугом взглянула на него Ефросинья Алексеевна.
- Шме-е-ляяя! - захлебываясь слезами, протянул Витя.
Ефросинья Алексеевна, невольно улыбнулась, затем спохватившись, как-бы не обидеть малыша, серьезно спросила:
- Как это случилось?
Всхлипывая и, растирая слезы кулачками, сбиваясь и путаясь, Витя с трудом рассказал о происшедшем. О том, как он долго преследовал шмеля и как бросил камень в яму, в которую залетел шмель
- Глупенький, - ласково поглаживая Витю по вихрастой головке, сказала бабушка, - Так шмеля убить нельзя. Успокойся. Он - живой.
- Правда? - немного недоверчиво, с надеждой спросил Витя и его глазенки загорелись еще пока не совсем ясной радостью, - Правда? Не убьешь? Ты меня не обманываешь?
Тут пришла пора обидеться бабушке:
- Витенька! разве я когда-нибудь тебя обманывала? Что ты мне не доверяешь?
- Нет, баушка! Прости! Я сейчас! - и он стремительно выбежал из комнаты.
Выбежав из дома, забыв затворить за собою дверь, он побежал к месту происшествия, по пути вновь ускользнув от рванувшегося к нему на короткой цепи щенка. Он дважды споткнулся обо что-то и больно до крови ссадил себе коленку, но, не обратив внимания на боль, побежал дальше. Подбежав к яме, он осторожно опустился на корточки и опасливо заглянул в нее.
На дне ямы темно-красноватом из-за глины, прислонившись к дальней от Вити стенки светлел белый обломок злосчастного кирпича. Витя поднялся на ноги, обошел яму и, подойдя к ней с той стороны, где валялся кирпич, лег животом на влажную глину. Осторожно, втайне боясь, что шмель окажется под обломком, он запустил в яму руку и сдвинул, слегка приподняв, обломок в сторону. Шмеля под ним не было. Только небольшой рой комаров, спрятавшийся в тени ямы, встревоженный Витей, закружился в своем ритуальном танце возле Витиного лица с угрожающим, назойливым писком. Но Вите было вовсе не до них. В его сердце вновь возвращалась радость, гармоничная радость к миру, которую он чуть было не убил может быть навсегда, как ее убивает каждый, в чьем сердце входят неестественные, нечеловеческие чувства - злоба месть и ненависть.
Витя с облегчением отбросил обломок кирпича и со счастливой улыбкой на своем чумазом лице, пошел домой. Душа его пела.
Конец
© Copyright: Ефросин Лунев, 2006
Свидетельство о публикации №2611150073