...Умеют расти, в веселье не веря,
уже с десяти уходят на зверя...
(слова из песни конца 60-х)
В детских снах, которые как помню, стали приходить ко мне с трёх летнего возраста, с тех пор как родилась младшая сестра Наиля, я очень часто летал. Сны были насыщены яркой красочной гаммой необычной природой сказочных лесов, и волшебных замков, построенных как правило на холмах рядом с лесом, но которых не было, в реальной действительности, на полупустынном полуострове Челекен. Люди мне встречались крайне редко, и я в основном, парил над землёй в гордом одиночестве. Правда сейчас не могу вспомнить подробности и объяснить, каким, непонятно для меня способом, я передвигался по воздуху. А вот когда уже стал учиться в школе, кое-что уже мог себе объяснить, в механизме «полётов».
В детских снах, которые мне начали сниться весной, когда закончилась третья четверть 4-го класса, я очень даже чётко мог вспомнить, все подробности своего полёта, после того как просыпался. Начиналось, как правило, всё очень даже хорошо. Я легко и свободно «передвигался» над домами. А дома, улицы, деревья и прохожие, были как бы, погружены в прозрачную светлую, как мне казалось, «воду». И «небо» надо мной тоже напоминало, какую-то необычную светло-серо-голубую субстанцию. Было такое впечатление, что я не «парил» на крыльях, которых у меня не было, а просто плавал. Точно так же, как я обычно плавал или «кролем на груди», или «брасом», у поверхности воды в море, с той лишь разницей, что здесь, во сне как бы, не было границы раздела вода-небо. Если нужно было подняться вверх в «небо», то я «всплывал», помогая себе обоими руками, плавно протягивая их вверх, и затем резко, через стороны опуская вниз. Ноги при этом не «работали», но были, вытянуты в «струнку», точно так же, как голова и туловище. А когда мне нужно было спуститься «вниз», ближе к крышам домов, я как бы «погружался» но дно, делая такие же, начальные движения руками, как при всплытии, но затем загребал ими или через стороны, или под себя, через грудь. Но всегда, при этом, помогал себе ногами, двигая ими как лягушонок, плавно сгибал их в коленках и в тазобедренном суставах, не забывая при этом вытягивать носки ног, а затем резко выпрямлял ноги, при этом, ступни ног устанавливал перпендикулярно щиколоткам, и как мне казалось, во что-то ими упирался, как будто бы о "землю".
Одним словом, «летая» во сне, я на самом деле, повторял те же движения, которые я выполнял, или просто купаясь в море, или когда нырял с пирса на дно моря, с тем чтобы отцепить крючок удочки от множества буксирных тросов, лежащих на некогда чистом, песчаном дне. Ибо «леска», в те времена, для нашего посёлка им. Азизбекова была дефицитом. А удочку, с «жилкой», мне подарил дядя Коля. Оставил на память после того, как я отцепил его крючок, тоже зацепившийся за трос. Это на другой день я узнал, что его зовут Николай Крючков, когда он пригласил меня и Вовку посмотреть съёмки одного из эпизодов снимавшегося на «Северной косе» полуострова Челекен, фильма «Сорок первый».
Полёты во сне, как правило, заканчивались ужасной погоней. Люди тыкали пальцем в «небо», показывая на меня, и о чём-то возбуждённо переговаривались. В руках у них появлялись дубинки или просто палки-штакетники, которые они выламывали тут же с заборов ограждений. А кое-то просто поднимал с земли камень и бросал им в меня. Желающих побить меня дубинками, или закидать камнями, становилось всё больше и больше. Начиналась настоящая охота за мной. Я не мог уже свободно «парить», а только с трудом «перелетал» с одной крыши «трёхэтажки» на другую, затрачивая огромные усилия, работая и руками и ногами. Тело повторяло те же движения, которые я делал, когда отрывался кролем на груди с «ускорением» (и с буйком-пенопластом в плавках, украденного у неприятеля «флага») от догоняющего меня «разбойника», при играх на воде в игру «Казаки-Разбойники». Но здесь было по-другому. Разбойников-охотников было много, а я был один. "Охотники", как бы передавали друг другу эстафету, и как только я садился на крышу какого-нибудь дома, они уже взбирались по боковой пожарной лестнице. И я вынужден был снова «плыть кролем» на другую крышу, не успев передохнуть.
А потом игра и вовсе усложнилась для меня. Как только я «подлетал-подплывал» к какой-нибудь крыше, я обнаруживал, что на ней уже сидели, и ждали меня с дубинками другие «охотники», количество которых увеличивалось в геометрической прогрессии.
И мне ничего не оставалось, как изменить маршрут движения, сворачивая направо или налево, над улицами. Постепенно силы мои иссякали, к тому же почему-то пропадал «наплыв», когда как тебе кажется, ты всё правильно делаешь руками и ногами, но получается, что ты впустую, просто бесполезно бьёшь по воде ногами, оставляя только фонтаны брызг. Эффективно продолжали работать только руки, но они стали уставать. И в тот момент, когда я обессиленный, наконец, падал на землю, не долетев до соседнего дома, и меня готовы были забить камнями и палками, меня будил мамин голос: "Сыночек вставай. Пора в школу".
А когда я, находясь ещё под впечатлением прожитого сна, рассказывал маме содержание страшного сна, она каждый раз повторяла, одно, и тоже: "Я ведь сколько раз тебя просила, не убивай птичек. Это их души приходят к тебе во сне". И я, после слов мамы дня три не ходил в "холмы" вместе с другом Вовкой и не убивал из рогатки "мухаловок", "кустарниц", "краснохвостиков", "синичек". Но сидя за партой в школе, на уроках чистописания, я всё чаще вспоминал, как бывало, мне повезёт, и я убивал из рогатки, и жаворонков, и "кара-сарчиков" (скворцы с чёрными крыльями и розовой грудкой), и дроздов полевых, горлинок и даже ярких жёлто-зелёных иволог. А потом мы, общипывали с них перья, вспарывали брюшки, выбрасывали кишки, зелёным мухам, прилетевшими из ни откуда, и ели сырую печень, чтобы зрение у наших глаз, было всегда зорким, и не подводило при стрельбе из рогатки. А сырое сердце мы съедали, с той целью, что бы наши сердца оставались храбрыми, как у Данко, когда мы проходили по территории «казакаула», где приходилось иногда подраться с местными мальчишками.
А тушки птичек, если сердец и печёнок, нам не хватило, мы «зажаривали» на костре, на ярком пламени костра, из высохшей трава или кустов перекати поля, которые сгорали как порох, и от которых не было ни какого жару. В результате тушки покрывались сверху жёсткой обуглившейся корочкой, а мясо внутри птички оставалось сырой, так же как и картошка, которая «подгорала» только снаружи, оставаясь сырой изнутри.
Всё чаще думая на уроках, об охоте, мы снова, через три, четыре дня, уходил с Вовкой за «холмы», стрелять и убивать из рогаток птичек, которых очень много водилось на полуострове с ранней осени до поздней весны, поскольку зима была, как правило, тёплая, и перелётные птицы оставались зимовать на полуострове.
История с птичками и со снами, в которых я продолжал «летать-плавать» по неизменному сценарию, продолжалась до начала 6-го класса. А прекратилась она по той причине, что после того как, я изготовил «двух ствольный жиган» из топливных трубок, которых было много на заброшенном тракторе, ржавеющим возле Авто-тракторной конторы. Но после десятого выстрела, одну из трубок разорвало. И мне слегка поранило правую руку.
Тогда папа купил мне настоящую малокалиберную винтовку ТОЗ-8. Тогда не требовали специальных справок, а было достаточно иметь «Билет члена добровольного общества охотников и рыболовов Туркменской ССР». А что бы мне было удобно дотягиваться до курка, то папа, укоротил приклад. И чтобы винтовка была не такая тяжёлая, укоротил на фрезерном станке ещё, почти на половину, ствол. Мы уходили с ним подальше от посёлка, и там, на холмах папа устанавливал мне мишень. Мишень представляла собой кусок фанеры, прибитый к деревянной рейке, заострённой в нижней части. Этот своеобразный щит, папа втыкал в землю, и на него с помощью канцелярских кнопок, крепил листок бумаги, на котором типографским способом были изображены обычные спортивные мишени для стрельбы в упражнении «Большой стандарт». Листочков этих было много в городском спортивном клубе-тире, которым заведовал папин друг Владимир Петрович, нужно было только съездить в город за ними. Папа устанавливал мишень на расстоянии 100 моих шагов, и если это перевести на метры, то получиться чуть больше 50м. Моя задача, для начала, была простая: не дать возможность пулям, «вылететь» из круга с цифрой №6. Это, как пояснил, папа, будет грудь общипанного «качкалдака», или, лысухи, которых было очень много зимой на полуострове Челекен, в особенности на побережье залива «Южной косы», сразу после нефтеналивного порта Аладжа.
Я ложился на землю, сгибал левую руку в локте, и положив на ладонь цевьё винтовки, прижавшись правой щекой к прикладу, целился в мишень правым глазом, а левый глаз при этом, не закрывал. Как учил меня папа, охотник-воин должен видеть всё, что твориться вокруг, и слева и с право. Это очень помогает не только на охоте, но и на войне. И любил при этом повторять: "Учись всегда видеть и левым, и правым глазами. В жизни тебе это очень пригодиться!" И ещё он говорил, что главное в результате точного выстрела, это ещё и плавно работать с курком и задерживать дыхание.
После трёх серий выстрелов по десять в каждой, папа, довольный моим результатом, произнёс: «Вот видишь, как тебе помогла сырая печень птичек, которых ты убивал из рогатки. Какое у тебя отличное зрение!!!». А я подумал тогда, как жаль, что я ел печень только «кара-сарей», хоть это и помогло мне видеть 1 копейку СССР, на расстоянии 50 метров. Это ещё не результат первоклассного зрения охотника-стрелка-воина. И, держа в руке винтовку, у которой пуля летела до 700метров, очень пожалел, что на полуострове не водились горные орлы, которые могли видеть муравья, как нам рассказывала «биологичка», с высоты полёта 300 метров над землёй.
02.07.2012г.