Собрался народ честной
в княжьем тереме весной, –
князь, дружина, гости и домочадцы.
А меж них святых отцов –
словно в бочке огурцов, –
и откуда столь могло понабраться?
Разгорался той порой
шумный княжий пир горой.
Тут Алёшка, сын попов, похвалялся
что винища ковш сглотнёт,
даже глазом не моргнёт –
кто другой бы так сказать постеснялся.
И засунул целиком в рот ендовищу,
да в придачу положил фрукту – овощу!
Тут купчину развезло:
«Во, поповское хайло!
Дали волю дуракам, он и бесится!
Удивил народ проглот
вишь, ведро в гузно войдёт,-
обойти его кругом – так полмесяца!»
Тут вскочил купец, да – ногой об пол,
а другой – на стол, да и речь повёл:
«Лизоблюды вы еси, чисто – донышко!
Вас, бояре да князья
я в подмётки бы не взял,
А Владимир – сукин кот, а не солнышко!
Не слепой, поди, всё вижу –
яко псы, подошвы лижут,
послетелись, аки мухи, чуть почуя сласть!
Святослав приявши власти,
вы нача в штаны же класти,
а помре - и срама вама не имаше красть!"
С криком «Ну-ка повтори!»
поднялись богатыри.
Полутрезвый, прошептал Илья – казак честной:
«Ай, купец, богатый гость,
лучше это дело брось,
буде вслух тебе трепать, что и так ясно!
Перед князем, как на вече!
Что тебе, заняться нечем?»
Но купец не утихал, бил не в бровь, а в глаз:
«Ты,- кричал он,- князь, балда,
что навёл попов сюда,
ты еси помёт куриный и куриный князь!»
Дальше то пошёл нести
что и грех произнести.
На хулу его изрёк тот, что курам царь:
«Указую увести –
он отныне не в чести!
Попрошу-ка услужить Илью Муромца!»
Утащили крикуна –
наступила тишина;
из-под пола донеслось:«Сивый мерин князь!»
Только где-то под столом
пьяный попик пел псалом,
то российская беда – неумеренность.
Вот в себя приходит князь,
молвит, ратью окружась:
«Дабы впредь таких отвадить от крамол –
кто помалкивать не может –
пусть в клетях оглоблю гложет!»
Палачу на дверь кивнул: организуй-ка, мол…
1987 г.