Они говорят и трудно не внемлить им,
их шепот любовно ласков и так настойчив,
что день, перевитый спазмом черничной ночи,
не может остаться светел и невредим.
Их голос тяжел, примешивает во вдох
сырое тепло и мускусность душных спален,
в которых грехи рождали и искупали,
тела окропляя вязкой живой водой.
Фантомные тени всех недоступных мне
целуют, продлив изысканность мазохизма
быть тем, кто желает, но априори изгнан.
Они говорят и в голосе свист ремней,
и боль без удара. Голос поет плетьми,
сгорая под кожей в самой высокой ноте.
Саднит пустота и розовый след от ногтя.
Они говорят и трудно не внемлить им.