Сильвия Плат
Папуля*
Никогда, никогда, никогда
Черный сапог тебе не натянуть
В котором жила, как нога,
Тридцать лет, и бледна, и худа,
Не смея дыхнуть иль чихнуть.
Нужно было убить тебя, папуля,
Да не успела — ты умер сам — мешок
Мраморно-тяжек, словно там Бог,
Статуей жуткой палец будет торчать,
Огромен и сер, как Фриско печать,
Голова же в Атлантике, полной смури,
Льющей зелень фасоли в нежность лазури
Прекрасной носетской бухты.
Я молилась, чтобы воскрес ты.
Ach, du.
На немецком языке, в польском городке,
Который расплющил каток
Войны, войны, войны.
Но заурядно звался тот городок.
Мой польский друг
Говорит, что было несколько дюжин таких.
Посему вовек не найду,
Чьи мостовые топтал ты, сея беду,
А с тобой говорить не могла никогда.
Язык застревал во рту,
В проволоке колючих пут.
Ich, ich, ich, ich, —
Слов не выговорить сих.
Мне казалось, немец любой был тобой.
Как ругательство, неприличен язык.
Мотор душегубки
Душил меня, как еврейку
Дахау, Освенцима, Бельзена.
Как еврейка я говорить начала,
За еврейку сойти я вполне бы могла.
Снег Тироля, прозрачное венское пиво
Не столь уж чисты и правдивы,
С цыганской прабабкой, с судьбой-индейкой
С везеньем еврейским и колодой Таро
Я вполне бы могла быть еврейкой.
Я всегда боялась тебя
Твоего Luftwaffe, твоего жаргона,
Усиков аккуратных твоих,
Арийских глаз голубых,
Танком проехал, живое губя —
Не Бог, а свастика ты,
Небо отступит от такой черноты.
Фашист каждой женщине мил,
Сапогом ударив в лицо, покорил
Сердцем изверга, такой же изверг, как ты.
Ты стоишь у классной доски, папуля,
На фото, которое мне дали,
Подбородок раздвоен, не видно сапог,
Но от этого менее чёрен едва ли,
Не менее чёрен, чем чёрт, ты смог
Расколоть сердечко мое на части.
Мне было десять, когда тебя закопали.
В двадцать я попыталась покончить с собой,
Чтобы быть рядом с тобой, с тобой.
Чтобы вместе были хотя бы кости.
Но меня с того света вернули
И склеили снова меня потом.
И я поняла, как жить мне впредь.
Ты стал для меня образцом, папуля —
Человек из «Mein Кampf», чёрный, как смерть,
С любовью к дыбе и сапогу,
И я сказала, что так тоже смогу.
Итак, я выход нашла, папуля:
Вырвала с корнем провод чёрного телефона,
Чтоб голоса червяками не проскользнули.
Я убила бы сразу двух, убив одного
Вампира, твердившего, что он был тобой,
И пил мою кровь целый год или нет —
Если хочешь знать, целых семь лет.
Можешь теперь обрести покой.
Колом твое чёрное сердце проткнули,
В деревне тебя никогда не любили.
Танцуют они на твоих костях, топча твой прах,
Они тебя давно раскусили,
Папа, выродок, я выход нашла, папуля.
Перевел Ян Пробштейн
Оригинал: http://www.angelfire.com/tn/plath/daddy.html
__________
* Отто Эмиль Платт (Platt), изменивший впоследствии фамилию на Plath, родившийся в 1885 г. в городке Грабове, в западной Померании, в части называвшейся тогда «Западным коридором» между Пруссией и Польшей,, в семье кузнеца Теодора Платта, и в 15-летнем возрасте приплывший на борту корабля «Аугуста Виктория» в США и уже больше никогда не возвращавшийся в Германию, разумеется, никакого отношения к нацизму не имел. Он сменил множество профессий, преподавал немецкий в университете Бостона, а впоследствии, защитив докторскую диссертацию в Гарварде, стал в том же университете Бостона профессором биологии, специалистом по пчелам (у Сильвии Плат есть цикл стихов о пчелах). Он умер от сахарного диабета в 1940 г. через неделю после того, как Сильвии исполнилось восемь лет (не 10, как в стихотворении). С другой стороны, упоминание “семи лет” в конце стихотворения указывает на мужа Сильвии Плат, поэта Теда Хьюза, с которым она прожила семь лет до того, как они разошлись.