Как-то раз. Когда родители с привычно скорбными лицами привезли Иезекииля к бабушке на лето, была сильная гроза. Створки окон, что Рахель не имела привычки закрывать даже в самые холодные месяцы, бились о стены, в сотни слоев беленого дома, как крылья отчаявшейся бабочки, пойманной в сачок. Именно такое сравнение пришло ему в голову, хотя прошло уже три года. Он все еще помнил как всем существом трепещет живое создание, лишенное воли. Малыш резко рванул к низкому дому, оставляя позади себя привычно-показушно переживающих за каждый его неверный шаг предков, несущихся за ним аж с двумя зонтами. Ну прямо как в "Веселых стартах" по третьему каналу воскресным утром...подумал он и улыбнулся. И побежал еще быстрее. Почти забытый носом, но навсегда въевшийся в его сознание, запах моря, хвойных деревьев и дыма из печи, где румянится рыбный пирог, приятно обжигал малышу ноздри. Он так быстро бежал, что не заметил большого камня на своем пути. Запнулся об него и зубы сжались от боли в пальцах ноги. Он пошатнулся и закрыл глаза. В ту же секунду малыш уткнулся носом во что-то большое и теплое. Слезы боли сменились слезами радости и восторга. Его маленькие ручонки обхватили необъятную для семилетнего мальчишки талию Рахель.
- Ну здравствуй, месье молчун, - проскрипела старуха. Ее слова одобрительно подхватил гром. Бережно. Чтобы никто больше не услышал. Кроме него. Бабушка частенько вставляла в разговор со своей дочерью и внуком все ведомые ей семь слов на французском языке, подтрунивая над шальными годами дочернего студенчества.
- Бон жур. Заждалась, - кокетливо бросила она уже незадачливым супругам, и, подхватив, хлопающего глазами мальчишку, демонстративно подалась к дому. Насвистывая по-моряцки шально Мерей Матье.