Одиночество колониста - это кираса,
Отлитая из бронзы древнегреческого борца.
И до самого горизонта - не Земля, а полоска мяса...
Там, за камерой шлюза стеклопластикового дворца,
В предрассветные сумерки, в медно-карминной мути
Еле тёплое солнце катится как фантом...
И не знает оно, что блИзко-низкО до жути
Над песками кружИтся раздробленный Фаэтон.
Утром сон колониста наполняют всегда картины
То зелёных гостей, то манометра на нуле.
Но сегодня он спит (ему кажется, что в гостиной,
Ему кажется - с женщиной, кажется, на Земле):
Подзабытая грудь на границе снотворной эры
Так кругла, как его герметичные купола.
И в Долине Маринера ему чудится холм Венеры,
И знакомым Лицом улыбается вдруг скала.
И он дышит взатяг, позабыв про расход кислорода,
Ему кажется: Марс вдруг сливается с женщиной той.
Он охваченный ревностью, ломится вглубь породы,
Пока недра не брызнут найденной вновь водой.
И, проснувшись, он думает: нужно лететь на Венеру,
Как бы ни было кисло - а всё-таки ближе к жене...
Он в доспехе, с отмашкой хромает опять к карьеру,
Оставляя следы у соперника на спине.