…А я не стану
дырявить стену
на радость штабу,
в угоду стенду.
И я не буду
карябать ватман
старлею-дубу
в полку заштатном.
Я осмелею,
мечту лелея:
назло старлею
я склею змея.
Станцует танец
смешной уродец
над лоскутами
полей и рощиц.
Над облаками,
над птичьей стаей
вильнёт боками
и в небе стает.
За тот лесочек
по леске-нитке
пущу листочек
к невесте Нинке.
За тот лесочек,
за теплотрассу.
Она мой почерк
узнает сразу, -
от слёз потёки
на этой почве…
И всхлипнут тётки
на местной почте…
Вздохну устало,
на бруствер сяду.
Ещё представлю:
приму присягу,
потом учебка,
Гвардейский корпус…
Худой, как щепка,
приеду в отпуск,
войду – сынуля –
к мамане в сени
и утону я
в глазах осенних.
Сестры звоночек:
солдатик-братик!
И рявкнет отчим:
как служба, ратник?
Потом на почту,
где служит Нинка.
Полгода срочной –
зудит женилка…
* * *
А лейтенантик
у нас дурашка.
Как жопе бантик
ему фуражка.
И форма – комом,
и сапожищи,
загнётся скоро
без свойской пищи.
Борзой студентик,
зануда херов,
интеллигентик
из офицеров.
Достал нас этой
своей траншеей
и стенгазетой –
змей тонкошеий.
Я не робея
скажу разине:
мол, не тебе я
служу – России!
Да просто лажа,
что тут буреешь,
ты ж сам, салага,
усов не бреешь…
Он, гладкокожий,
на миг зверея,
достанет ножик
и срежет змея.
Душа забьётся
подбитой птицей,
и жизнь прервётся
и прекратится.
Летёха сухо
окинет взглядом
и влепит, сука,
мне три наряда.
И я шинельку
сменю на ватник.
Почти недельку
на всё плевать мне.
Начнутся просто
тупые будни:
душа в коросте,
свинина в студне.
Работа злая,
но я-то злее.
А, может, зря я
послал старлея?
Глаза прикрою,
спеша усесться:
усталой кровью
молотит сердце.
А мысли к мамке…
А думки к Нине
в короткой майке
и в юбке-мини.
Но лишь засну я –
мне, как на снимке,
старлея тулья
заместо Нинки!
Кошмаром маюсь,
ко сну приклеен:
там обжимаюсь
я со старлеем,
и в ритме вальса
танцую нежно...
Ну, сам нарвался.
Дурак, конечно.