Холодным потом стыла ночь –
Гнилая червоточина испуга.
Без силы билась в лабиринте круга
Затянутая в сумрак полная луна.
Туман – желеобразная стена
Так мерзко к телу прилипал.
Я обезумевший не спал
И взглядом мерил потолок.
Во рту застрял тугой комок,
Да привкус меди глотку мазал.
Какая вонь. Быть может запах газа
Подвинул кислород к углу?
Как у обрыва на ветру
Взрывалось сердце ритмом рваным.
Лишён возможности дышать,
В бреду, подобно людям пьяным.
Крутилась подомной кровать.
Сквозь чёрную дыру окна
Два жёлтых глаза сердце сверлят.
Вампир! А многие не верят
В придание седых времён.
Обескуражен, поражён,
И будто вкопанный на месте,
Распухли ноги в липком тесте,
Не получается кричать.
О, Боже, дай мне сил бежать!
Но нет – прикован ржавой цепью.
Хлещу себя нещадно плетью,
Как загнанного скакуна.
О, эта страшная луна
Магнитом тянет. Умираю
В объятиях антихриста. Я таю,
Размякну, точно закипевший воск.
Сомкнёт на шее злобный волк
Кровоточащие клыки,
Рвёт плоть, трепещущую на куски.
В кровь губы полные кусаю,
От сладкой боли закрываю,
Привыкшие ко тьме глаза.
И словно грянула гроза,
По моему больному телу.
Плывут круги в сознанье. Мелом
Растоптанным и стёртым в порошок,
Рука невидимая сыпет на висок.
Лежу как статуя на сцене,
А мысли где-то далеко,
В душе становится легко,
Я улетаю в свете ярком.
Что это – холод? Нет – мне жарко!
Как облако покоя проплываю.
Наверно – сплю? Даже не знаю,
Что делается в буйной голове.
Очнулся – утро. Лежу в сырой траве,
А рядом перевёрнутый бокал
С бутылкой. Видно, всё же спал
Напившись сладкого вина.
О, как же не сойти с ума
От этой жуткой боли.
Сон сам придумал злые роли,
А жертву выбрал для меня.
И пьянство, на чём свет клеймя,
Поднявшись, медленно иду домой,
С тяжёлою с похмелья головой.
Разводы красные вина
Видны на шелковой рубахе,
Чуть ниже подбородка. Как на плахе,
На сладких лаврах, под ножом,
Толь болью, толи негою сражён.
И пятна красные сияют,
А вот душа – уже рыдает
В предчувствие нагрянувшей луны.
Всё больше изменения видны
Во мне и в этом грешном мире,
Есть ощущенье – он был шире.
Свет давит и глаза мешают,
Как будто кто-то заставляет
На суету мирскую не смотреть.
Почувствовал, как начал холодеть
И чахнуть среди вас,
Я удаляюсь, сей же час.
Прочь!
К чёрту шум людской толпы,
Дары Господней доброты,
Веселья пир и праздник счастья.
С трудом справлялся с тёмной властью,
Сильнее женщины манила.
Кровь в жилах потихоньку стыла,
А сердце ритм замедляло,
Душа в агонии стонала.
Трясутся руки, силы покидают.
Куда вы, ноги? Кто вас знает!?
Так, в пелене день пролетел.
Я по мгновениям бледнел
И становился всё грустнее.
На солнце не смотрел, робея
От ужаса. Лицо пекло,
Как, то гигантское стекло,
Что линзой, кажется зовётся.
Как палит чёртовое солнце.
Так вожделенно ждал прохлады,
Я плакал и просил пощады
У Бога. По-видимому, он не слышал,
Иль, по делам из рая вышел.
Мольбы – остались не удел.
От злости я негодовал, кипел.
Я землю рыл, кусал язык,
Я кожу рвал, сорвался в крик,
Все ногти о деревья изломал,
Но ближе к снисхождению не стал.
Я понимал, кем становлюсь.
Заброшен Господом, что ж, пусть!
Пусть не простят меня потомки,
Гори в аду моя душа,
Вы – «милосердные» подонки,
Я умираю! Не спеша,
Последний свет вечерний лился
На землю. Я уже не злился,
Лежал один в сухой листве.
Последнее, что помню – в синеве,
В зените, надо мной повисла туча,
Пошёл дождь нудный и колючий
И ветер брызги разметал.
Я тихо, мирно умирал.
Мешались краски в снах холодных,
Рук чувствовал прикосновенье потных.
Портреты, лица и картины,
Дома и улицы. Витрины
Неоном резали глаза.
На горизонте грянула гроза.
Зима и лето обнимались,
День с ночью надо мной смеялись.
Распятие летало в шёлковом дыму.
Слова псалмов. Беспомощный тонул
В огромном океане счастья,
В веселье смертных. Чёрной мастью
Раскрашено моё лицо.
Иль морда зверя!? Огненным свинцом
По венам в сердце горе лила
Судьба-злодейка. Вот могила,
И крест с неё уже убрали.
Разболтанные нервы на кулак мотали.
Сквозь всю эту возню и круговерть,
Я ощущал спиной старуху-смерть,
И чувствовал её зловонное дыханье.
Припомнились цитаты из приданья,
Давным-давно забытого людьми.
О, этот громогласный хохот, чёрт возьми,
Ушные перепонки разрывал.
– А, это ты! Я голос твой узнал!
Не видящий рабов своих усталых,
Детей своих – младенцев малых,
Твоё творенье, между прочим.
Ты даже слышать нас не хочешь.
Смеёшься над страданиями ада,
Не снизошёл даже для взгляда,
Который жаждет обрести толпа.
Бездушный – вот твоя черта.
Я проклинаю, Господи тебя!
Дары, что дал – не для меня,
И благодать пусть мимо льётся,
Пусть станет сердце чёрным,
пусть не бьётся.
Я тело дьяволу отдам
И душу грешную продам.
Поверь, продам, но подороже!
Пускай, я для тебя не вышел рожей,
Зато душа у демонов в цене,
А вечной жизни хватит мне вполне! –
Вдох первый – новое начало жизни
Я ощутил в своём гробу.
Ногтями яростно скребу
По доскам, что дышать мешают.
Шелка, венки слегка пугают,
С остервененьем рою землю – пух,
Захлёбываюсь грязью. Дух
Переведу и сызнова копаю,
Холодный воздух ночи ощущаю.
Ноздрями чуткими ловлю
уже приятный запах тлена.
Освободившись от земного плена,
Я волком вою на луну,
Взираю с злобой в глубину
Чернеющего неба надо мною.
Дрожащей, искалеченной рукою
Большие капли пота вытираю.
С последних сил надгробье подвигаю
И падаю, уставший от мучений.
Дышу надрывно. Точно дым видений,
Практически в двух метрах, дед сидит,
Весь в белом. Тихо говорит,
А глаз, седой, не поднимает.
Мой разум голос этот знает.
– Ну, здравствуй, мой заблудший сын,
Мой ангел тёмный, потерявший веру,
Продавший душу свою зверю,
Воскресший на беду людей,
Отдавшийся огню страстей,
Познавший смерть и боль в вчерашнем,
На дно на самое упавший,
Несущий злобу в этот мир,
На сатаны кровавый пир.
Прощаю слово хуже гноя,
Что лил ты на моё чело.
И сердце возвращаю, что сожгло
Твоё уставшее, больное тело.
Гордыню извиняю, ту, что съела
Твой заблудившийся покой.
Не покидаю! Бог с тобой!
И каждый миг я находился рядом,
Вот только, не встречались взглядом,
Да и нельзя тебе, родной.
Я отслужу за упокой
Твоей пораненной душе,
У зверя отобрал. Уже,
И все долги твои отдал.
Прими покой, ведь ты устал.
Я должен, сын, тебя убить,
Умрёт лишь тело, души будут жить. –
Разверзлось небо после слов отца.
Сын руки поднял до венца
И огненным мечём сражён –
Подкошенный, в цвету бутон,
На рыхлый пух земли свалился,
А неба вход, тот час закрылся.
Восход. Туман. Парит земля.
Ночь кончилась. Проснулись тополя
И клёны, липы и кусты.
Аллеи кладбища пусты.
Среди крестов, в оглохшей тишине,
Тяжёлым шарканьем в траве,
Бредёт старик в одежде белой.
Он плачет. Рукой умелой,
Крестом могилы освещает,
Грехи умершим отпускает.