Гул города большого утопал в дыму,
Снующих точно молнии машин.
Горящих голубым неоном дорогих витрин,
Беззвучный голос зазывал.
Огромный мегаполис утопал
В чадящих отработках лошадиных сил,
Глоточек воздуха просил
У неба. Стоя на коленях,
На собственных, нагретых до бела ступенях
Горел в июле зоопарк.
И в пекле, некогда цветущий парк,
Деревьями поникшими ловил прохладу.
Трава истлела. Без пощады
Кидало солнце под ноги лучи,
Как в масло падали его мечи.
Одна святая детвора,
Быть может даже с моего двора,
Фонтаны, точно мухи облепили.
Я тоже, если б годы отпустили,
Нырнул в водичку мутную от пота,
А тут ещё дрянная выхлопная рвота
Несущихся неведомо куда автомобилей.
Как будто яблоню трусили,
На улицу посыпались плоды
Людские. Божьей доброты
Венец творенья – человеки,
Живущие недолго в сумасшедшем веке,
Спешащие немедля жить.
Им даже ночью не судьба остыть
От ритма городских картинок,
От скорости дымящихся ботинок.
В асфальт закованный проспект стонал
От жара пышущего шара,
И я летел в тот день под паром.
Я нервничал и торопился,
На перекрёстках, в пробках злился,
На то, что время, не хватает,
На то, что светофор мигает,
Бессовестно, надменно, красным глазом,
На то, что так воняет газом,
А пыль на улицах достала,
Вонь кислого в заплёванных вокзалах,
Собачий лай торговок на базаре.
Вот кто-то, со вчерашнего в угаре,
Ну, так и лезет под колёса,
Вот охламон, не видит дальше носа.
По всём видать – жить надоело,
А тут ещё спина вспотела.
Предчувствовал – июль виною,
С своей чудовищной жарою.
Как, оказалось – злился на себя
Закончен день, я в кресле. Всех любя,
Спокойно попиваю чай зелёный.
Расслабленный и утомлённый
Я парю ноги, чтоб остыли.
Хотя бы ночью обо мне забыли
Все неотложные дела.
Зеваю – видно спать пора.