У каждого были учителя. Ведь всегда есть люди, которые что-то умеют делать хорошо, и могут этому научить... У кого-то они были лучше, у кого-то хуже. У кого их было много, у кого - меньше.
Но каждому человеку нужен еще Учитель.
Человек, ответу которого на любой вопрос веришь безоговорочно; который если скажет "это правильно" - в этом нет никаких сомнений...
Человек, которым восхищаешься, подражаешь, тянешься до него - а он видит это, и никогда не унизит тебя ничем. Который учит всему и учится у тебя. С которым делишь дорогу долгие годы.
Учитель...
Он нужен каждому, но кто-то чувствует это сильнее, кто-то не чувствует вовсе. Мало кому он встречается, но если встречается - это счастье.
Я тоскую по Учителю так сильно, что пришлось его придумать. Пусть говорят что угодно. Все я понимаю. Даже то, что так просто легче учить самого себя...
Но все же я вспоминаю о нем больше и больше. И знаю - мы встречались и еще встретимся. И сейчас, стоит позвать - будем вместе. И он выправит мою дорогу, если случилось оступиться, и ответит, если у меня нет ответов...
Какой он, мой Учитель? Конечно, он маг. Ну, для кого-то это не так, ведь что это за волшебство - Знать, куда идут деревья, уметь собирать время или выращивать звезды? И золото он не плавит... И летает редко, хотя умеет, и умеет научить. Просто он не скрывает, что это бесконечно трудно, и без очень важной надобности летать - все одно что орехи колоть каблуком хрустальной туфельки.
Да... Спрашивают меня, что тут особенного? Ничего. Просто... Хотелось бы вам, чтобы такой человек был рядом, когда на душе кромешно, или боль обрывает все внутри, или темно в глазах от предательства?
Вот и мне бы хотелось. И это счастье, что он есть и учит. Чему? Я попробую рассказать. Это было бы нечестно - не рассказать. Вдруг кому-то наши обыкновенные уроки покажутся чем-то... Или просто - вдруг пригодятся?
КАК СОБИРАТЬ ВРЕМЯ
- Давай, - говорит Учитель.
Надеюсь, улыбка у меня не очень кривая. Оглохнув от ударов сердца, пальцем ноги небрежно черчу на влажной земле петлю.
- Ну и нахальство, - насмешливо тянет Учитель, рассмотрев закорючку. - Здесь месяц, не меньше.
- Мне и нужен месяц, - нахально заявляю я. Набираюсь храбрости и наглею совсем: - Хотя бы месяц...
- Нужен - не значит есть, - говорит Учитель уже серьезно. Посмотрим-ка, что у тебя. - И перебирает мои накопления.
Работа. Это первое, о чем рассказал Учитель. Если работать больше и лучше, чем просят, иногда даже больше, чем можешь - время по капле, по секунде стекает с усталых мышц и нервов, и если не терять, подхватывать, медленно-медленно, но наполняет ладони, застывает упругим сгустком...
Ожидание. Когда ждешь, время течет медленно-медленно, и не принадлежит нам - так кажется. Но это не так. Ждешь - и думаешь. Ждешь - и смотришь. Ждешь - и любишь кого-то... Оно тогда бросается в галоп, но остается с тобой. Вот и эта веточка, что коснулась щеки и за минуты рассазала мне историю своей жизни, ветра и вёсны, птичьи лапки и снежный груз, листья потерянные и нерожденные...
Листок с почти законченным рисунком - это сон не захотел прийти во сне и пришел наяву, и мне удалось уговорить его остаться.
Разделенная радость - ведь если разделишь, время радости удваивается, оно есть и у тебя, и у друга.
Разделенная боль... Казалось бы, наоборот, уменьшается время... Но нет - оно удваивается тоже. Потому что это время жизни. Когда больно, ведь почти не живет человек. Пока не привыкнет, конечно...
Вижу, какие крохи собраны. Мне стыдно. Учитель подбирает щепочку и чертит новую петлю - раза в четыре меньше моей.
- Вот сколько у тебя есть, - говорит он. - Идешь?
Я киваю.
- Вот и ладно. Туда, куда идешь, больше и не надо, - ворчит Учитель и подталкивает меня туда, где линия скрестилась сама с собой...
* * *
Может, кто спросит, что за петля такая, и зачем нужна. Как бы объяснить...
Вот живут люди. Каждый врастает в жизнь - близкие люди, его дело, родной дом - и счастлив тот, у кого много корней... Но душа-то живая, и ей нужно расти. И случается почти со всяким: словно зов слышен издалека, и нет покоя. Нужно идти, видеть новое, узнавать неизвестное, искать неведомое. Создавать на пределе сил. Сражаться не щадя себя...
Но корни держат крепко, и сжимается сердце: вдруг уйду, а с близкими беда, и встанет дело, и разрушится дом без меня? Кто-то стискивает зубы и отрывается - идет искать себя-нового, себя-больше-себя. Кто-то стискивает зубы и затыкает уши, чтобы не слышать зов издалека и плач души внутри. И выходит - и так подлец, и этак. Уйдешь - долг позабудешь, останешься - душа вылиняет и вымрет, и кому ты такой будешь нужен? Тут каждый сам выбирает...
А волшебнику и долг забыть нельзя, и не расти нельзя. Вот и выходит, что без волшебства не обойтись...
Время собрать сумеет всякий, если ему очень нужно. Работой, и прочим... Многие умеют нырнуть в ослепительное безвременье поцелуя. Некоторые - в раскаленную тишину меж доминантой и тоникой. Кто-то видит, что бесконечный миг новогодней полночи - гвоздик, скрепляющий развернутый веер многих Вселенных... Есть и еще способ, но о нем Учитель не позволил даже спросить - нахмурился и сказал, что думать об этом недостойно.
Так вот, если удалось скопить время, и представить путь, без которого уже невмоготу душе - тогда черти петлю и вставай в перехлест линии. Где бы ни оказался, чтобы ни увидел и не узнал - вернешься в тот же миг, из которого уходил. И близкие не заметят отсутствия, и никто не разрушит дом... Только нужно честно собирать время.
В этот раз мне удалось собрать немного. Но душе необходимо сейчас прорасти туда, где найдутся ответы. Пережить и понять. Хотя Учитель предупреждал, что понять не всегда получается сразу...
Петля захлестывает ноги. Делаю рывок, становится нечем дышать, и темнеет в глазах. Ничего, это обычная тьма перехода. Сейчас она поредеет.
* * *
Почему-то здесь меня все время хватают и бьют.
Бьют мужики на базаре, где, ища работы, пытаюсь наняться грузить телеги торговцам. Кулаки у них что надо. Меня враз сгибает пополам, и я вижу мир как вон та собака, серая с подпалами... Разгибаться долго-долго, торговцы глазеют, и ей удается стащить славный мосол, пятясь, отползти от лотков, перехватить добычу поудобнее и нырнуть в переулок. И я улыбаюсь, сплевывая кровь и пытаясь дышать - это недавно ощенившаяся сука. Будет теперь кутятам молоко...
Бьют лихие людишки, едва дорога сворачивает в лес - за то, что нечего у меня взять. Боль растягивает секунды, и снова хочется улыбнуться - от удара до удара я успеваю увидеть: запряженная в телегу лошадка уже рысит к опушке, и пригожая девка, сидя на мешках, теребит кончик пушистой косы и думает о ярмарке и новом полушалке, а не бьется, придавленная потным лиходеем, не рыдает над трупом отца... Глаза у девки синие с искрой... Или это у меня из глаз искры? Дубины у разбойничков тоже что надо...
Бьют на перекрестке налетевшие конники, что ищут беглого невольника, с которым мы провели ночь у одного костра. И молчать легко: каждый миг моего молчания - это его звенящий от счастья шаг, когда спину ласкает не кнут, а ветер, и небо вливается в жаждущие глаза...
Почему-то здесь очень длинные дни. Да, здесь жестоко, и просто, и кроваво - но такого хватало на земле всегда.
Здесь грызутся за жизнь, не скрывая этого, и слабый гибнет. А медлит гибнуть - зазевался, разглядывая летящий по ветру лепесток или летящее в переносицу копье - мимоходом удивившись, здесь хорошо умеют бить, не копьем, так словом и взглядом... Здесь очень мало музыки - пьяное треньканье в кабаке да обрывок чумацкой песни издалека... И те, кто взглянет на небо, стыдятся этого.
Почему-то здесь очень холодные ночи. Голые деревья обугливает мороз, и снег под ногами визжит от боли. И тяжела тишина на плечах. Но холод, растягивая время, раздвигает и пространство, и тянутся, тянутся изнутри, из тепла нити к тем, кто далек... И звезды - кто это видит их ледяными гвоздями, вколоченными в небо? Они теплые, им тоже холодно. Долгие-долгие ночи я грею их взглядом, а они учат меня терпению. Они умеют...
Мне столько нужно увидеть, понять и сделать, но горло то и дело перехватывает - петля напоминает о том, что нужно спешить. И я спешу - делаю долги и отдаю долги, одолеваю дорогу и рождаю новую дорогу. И все равно не успеваю понять самого главного... Ничего, Учитель предупреждал, что это может быть не сразу.
* * *
- Тебя не было месяц, - тихо говорит Учитель, и мне делается страшно: время шло без меня, и что-то случилось с моими корнями?
- Да нет, ты вернулся в срок. Было много боли?
- Моей - нет. Учитель, мне удастся понять?
- Непременно. Научиться забирать чужую боль - уже немало.
* * *
Внутри меня - ничего, кроме страха, отчаяния, надежды и снова отчаяния. Очень родной человек болен, и все перепробовано, и неизвестно, что дальше. Ненавижу бессилие... Сижу у постели, изо всех сил тянусь к дорогому, страдающему - и оказываюсь внутри. Боль там - как чужак, нагло вломившийся в двери дома и разоряющий, бьющий... Снаружи беру руки в свои, и заклинание приходит само: "Отдай свою боль. Возьми мою силу". Сила льется легко, но он любит меня, и боль не отдаст просто так. Нужно по-другому. "Эй, боль... Иди лучше ко мне - я не стану гнать. Со мной тебе будет лучше". И боль чувствует это. И приходит. И выравнивается тяжкое дыхание. И ничего на свете я не хочу так, чтобы этого дыхания было много-много, чтобы хватило на долгие годы...
- Поправляется? - Учитель тоже осунулся, переживает за меня.
Я счастливо киваю, говорить мне трудно.
- Тебе удалось, - говорить он печально.
- Что, Учитель?
Он вздыхает.
- Я ведь знаю - часто думается: ради странствий, ради совершения дела, ради близких особенно - вот бы отдать часть своего времени. Пусть бы укоротилась жизнь, только бы... И петлю хочется нарастить вот этим временем... Да только те, кому и удается, не знают - не от хвостика жизни отрезано будет, не от старости, которой никто не хочет. Вытянет лучшие минуты из каждого года, убавит сил и радости, добавит боли в каждый день и час. И жизнь сожмет, конечно, за счет этого... Тело наше знает, и сопротивляется до конца. Если кому удалось - это значит, так хотел, что каждая клетка стала согласна отдать...
И я киваю снова - да, так хотелось, что каждая клетка согласна... И я согласен, чтобы больше боли. Согласен даже на страх за родного - все время. Лишь бы было за кого бояться...
* * *
Наверное, Учитель тоже знает, что звезды теплые. Потом скажу ему, что знаю и я. Сейчас нужно собрать время для новой петли. Отправлюсь туда, где звезды поближе. Хоть немного... А вернусь - сразу расскажу. Непременно.
ЧТО НУЖНО, ЧТОБЫ ЗАЖЕЧЬ ОГОНЬ
Почти ничего не нужно. Ни спички не нужны, ни кресало. Огонь можно зажечь, сжав пальцами сухую ветку. Или взглядом.
Можно разжечь огонь на голом камне или на собственной ладони...
Когда, впервые на моих глазах, Учитель развернул ладонь, и на ней расцвел лепесток огня, мне стало ясно - сделаю все, чтобы научиться этому. Учитель сказал тогда, в ответ на мой умоляющий взгляд: "Это нетрудно. Нужно только уметь позвать Огонь. Но как позвать - каждый учится сам".
Я люблю огонь. Пожалуй, я умею его слушать. Тихим треском, яростно-веселым танцем, исступленным жаром, нежностью искр, летящих к небу и умирающих в кострище, тем, как он обнимает поленья и печально гладит ветки - каждым мигом своей жизни он рассказывает множество историй. Таких чудесных, что невозможно оторваться, пока Огонь не уходит отдыхать. А если спросить - он расскажет и о своей душе...
Конечно, все знают, что позвать Огонь - это пригласить его в гости и угостить. Не злить и не обижать... Для этого нужны сухие щепки и поленья, спички или дремлющие в горшке тлеющие угли. Надежный очаг и добрые мысли. Но позвать Огонь, не имея ничего, как Учитель... Как это сделать?
Много вечеров и ночей до рассвета костры были моими собеседниками. Я никогда их не забуду... Но в пустом поле или комнате Огонь по-прежнему не приходил на мой зов. Хотя часто казалось - вот-вот, и от взгляда вспыхнет свеча, как будто мотылек уселся на фитиль. Мне даже виделось золотое пламя. Казалось, ладонь уже щекочут разгорающиеся искры и вот-вот лизнет ласковый язычок, белый на конце, красноватый у основания. Заколеблется воздух, станет прозрачной стена в другой, пока невидимый мир...
Но заклинание не получалось. Просить Учителя о помощи было стыдно. Раз уж нетрудно... От меня пахло дымом. Учитель молчал, поглядывал на мои закопченые ладони, и в его глазах плясали огоньки.
А как-то глубокой осенью случилось мне побыть несколько дней в домике у нас на огороде. В воскресенье должны были приехать папа с мамой, и в субботу хотелось еще раз попытаться позвать Огонь. Но работа свалила с ног, и ночью мне даже сны не снились. А утром заморозок одел каждую травинку, и каждый лист, и весь ближний лес в хрустальное кружево, и замерзла вода в бочке, и во сне волосы мне прихватило инеем. Нужно было срочно протопить домик, и все у меня было - и спички, и правильно сложенные дрова в чугунной печке, и кусок бересты удобно выглядывал из-под щепок возле дверцы. Только руки у меня онемели, и спички ломались одна за одной. Их оставалось уже совсем мало, а мне так нужно было согреть дом к приходу родных! Так нужна одна только искра...
Сжимая предпоследнюю спичку, я зажмурился, задержал дыхание, и под веками - или где-то в сердце - родился Огонь. Я звал его молча, и показалось, что он ласково кивнул и стал приближаться.
Пальцы обожгло, и я открыл глаза. Спичка почти догорела, но береста уже тянулась к ней, уже занялась по краям, свернулась, вспыхнула. Занялись щепки, полешки потолще, тепло мягкими шагами прошлось по комнате... Заглядевшись, я еле заставил себя прикрыть дверцу. И замер, не в состоянии вспомнить, чиркал спичкой о коробок или нет... А потом Огонь из-за печной дверцы спросил: "А какая разница?"
И все встало на свои места.
Потом много дней мне представлялась встреча с Учителем. Как поклонюсь ему - как всегда - а потом выпрямлюсь и протяну развернутую ладонь. И лепесток огня затрепещет на ней... А Учитель...
Он позвал меня нескоро. В пещере уже выли зимние ветры, прилетающие к нему поговорить. Учитель сидел спиной ко входу, сгорбившись, и вдруг показался мне усталым и постаревшим. И одиноким... и так захотелось согреть...
Когда на голом камне возле ног Учителя приветливо задышал костерок, он обернулся. И мне показалось, что искры из костра он впустил в свои глаза - так светилось его молодое, счастливое лицо. А сказал он только четыре слова:
- Правильно. Огонь приходит изнутри.
...В самую свирепую стужу не удавалось мне позвать Огонь, если путь был одинок. И самый сильный ливень он не брезговал угощением из сырых веток, если кто-то был со мной под одним плащом. И золотая бабочка садилась на догоревшую свечу, стоило вспомнить, что кто-то сейчас в пути...
Потому что ничего не нужно для того, чтобы развести огонь. Только одно - чтобы были те, кого очень хочется согреть.
Только вот все думаю... Когда огонь танцевал на ладони Учителя, было это теплой июльской ночью, в тихом саду. Чего так сильно хотелось Учителю, что Огонь пришел на его зов?
Мне неловко спрашивать. Протягиваю руку. Зову. Кому он виден сейчас, лепесток Огня, развернувшийся на ладони?
ОПРЕДЕЛЕНИЕ
Учитель лежит, закинув руки за голову. Провожает глазами облака. Догоняю его взгляд - да, красивые. Очень. Как острова в океане неба... Тянут душу к себе...
Голос Учителя - как с другого берега. Слов не разобрать... Опускаю глаза. Он смотрит строго. И голос строгий. Чувствую, что рот у меня открыт. Закрываю и мучительно краснею...
- Кто такие Острова?
"Кто такие" не удивляет, я давно знаю, что Острова - живые. Учитель ждёт, что дам определение. Короткое и полное - он всегда этого требует.
- Остров - это... - начинаю неуверенно и замолкаю. - Мне надо подумать...
Учитель кивает, и я иду искать ответ.
Это трудно. Трудно не найти Остров, а почувствовать его, поговорить. Попросить рассказать о себе... Это же - Остров, отдельный, и заслужить его доверие трудно.
Кто-то остался почти чужим, хоть уважаемым, кто позволил прикоснуться к себе... Медленно-медленно нащупывается важное - какие они, Острова...
* * *
Душа есть не только у человека. А бывает так, что душа рождается сначала, а потом обрастает оболочкой. Совсем не затем, чтобы отгородиться от мира. Просто, чтобы существовать в мире. Какая душа, такая и оболочка. Поэтому Острова такие разные.
Кто прорастает из земли, едва запульсировала жизнь, тянется к небу, потом, обессилев, окружает себя водой... Кто возникает из солнечного блика на воде, пойманного взглядом.
Остров на реке - не то, что остров в океане: по-разному чувствуют Время.
Есть кусочки суши, окруженные водой, но душа в них спит. Но порой приходит кто-то и делится своей душой. И преображенный кусочек суши становится Островом...
Есть древние, мудрые Острова. Такие мудрые, что иногда их слушаются даже их реки - текут быстрее или медленнее, становятся мельче или глубже. Все затем, чтобы пропустить к Острову того, с кем он поделится своей душой...
И у меня есть свой Остров, только никто не догадывается об этом - воды-то вокруг нет. Раньше, может, и была... А теперь - это холм. А вокруг так чудесно, что не от чего отгораживаться и защищаться.
Имя моего Острова - Колокол. Форма у холма такая, да и внутри... Если лежать на вершине, слышен гул - это бьется сердце Колокола. Он рассказал как-то, что рука с неба поставила его на землю там, где все хорошо. И чтобы земля была поближе к звездам. Они могут раскачивать маятник колокола своими лучами - сквозь землю и воздух - чтобы побеседовать... А случись что - рука протянется снова, поднимет Колокол и позвонит. Кто услышит - соберутся на помощь...
Наверное, пока ничего не случилось такого, чтобы протянулась Рука. И с вершины Колокола можно встречать и провожать Солнце, потрогать в августе край ковша Большой Медведицы... Он одет зеленой травой, вьюнками и колокольчиками, а зимой - светит снежным плащом... Такая у него душа.
Разные они, Острова... Бывают еще такие, которые... Никогда я не забуду, как на моих глазах погиб один Остров...
Он жил в океане. Радуга висела над зелеными кронами, в которых любил отдыхать ветер. В гротах с потолками, лазурными от отсветов воды, жили русалки. Раковины пели в бухте, ловя дыхание волн...
Ни один корабль, терпящий бедствие возле Острова, не напоролся на скалы, все нашли приют. Ни одна усталая птица, завидев Остров издали, не замочила крылья в соленых волнах. Ни один спасенный не высох на Острове от жажды и тоски.
Он был таким чудесным... Наверное, тот, кто его придумал, был великим волшебником.
Да, есть Острова, которые придумывают люди от начала до конца, и вкладывают в них свою душу. Может быть, для души другого места нет, не знаю... Такие Острова гибнут, когда создавший их сказал или просто подумал: "Ты мне не нужен".
Как можно подумать такое - не знаю совсем. Может быть, мир заставил? Не стало сил держать... Нет, нет, об этом не мне судить...
Остров я понимаю. Зачем жить, когда отказался создавший тебя? Как отец от ребенка...
Смотреть было больно. И страшно. Корабли отошли, птицы улетели. И Остров начал сжигать сам себя. Вскипела вода в бухте. Обуглились деревья. Раскалились камни. Дрогнул горизонт - и вот уже пепел растворен океаном...
Знаете, как выглядит плачущий Океан? Он весь - соленые слезы. Ему так больно, что раз за разом голой грудью он бросается на берег. Ветер, бессилен успокоить друга, давится кляпом из пены и туч. Молча падают в воду сраженные скалы...
Так Океан оплакивал Остров. И я вместе с ним - остальные попрятались... Хрипя, волны грызли прибрежную гальку и били меня по рукам, отказываясь от утешения. И в ладонь вдруг ткнулся камешек. Почему мне стало понятным - не выпущу? Он был теплым... И живым. Бился надорванным сердцем...
* * *
Лицо Учителя - закрытое. Брезгливое? Как будто ждал - и надоело ждать. Верил - и перестал. Видно, смотреть ему на меня было неприятно.
- Долго ты... - устало говорит Учитель. - Ну? Кто такие...
- Это... - начинаю и вспоминаю всех. Поправляюсь: КАЖДЫЙ Остров - это часть...
И опять молчу. Не часть суши это. Не часть души... Я тоже - остров. И Учитель... И...
- Каждый Остров - это часть мира, в которой живет душа.
Учитель думает. Хорошо, что больше не смотрит так, словно сейчас откажется... Может, поправит... Замирая от собственной дерзости, вынимаю руку из кармана:
- И еще... Это тоже - Остров.
Камешек из Океана, под защитой моей ладони, открывается взгляду Учителя. И он меняется в лице.
- Нет, это не я, - отвечает он моему испуганному взгляду. - Это... один мой друг. Не спрашивай, где он, и почему так... Самому бы понять...
Сердце Острова бьется. Это слышит только моя ладонь. Да тишина между мной и Учителем начинает пульсировать.
- И что думаешь делать с этим дальше? - наконец, спрашивает Учитель.
- Не я, а мы... - упрямо шепчу я. - Мы оба. Мы будем помнить. И ждать того, кто однажды придет и скажет: "Ты мне нужен". И Остров снова будет...
Хочется заплакать, но стыдно. Приходится поднять голову - так не прольются.
Лицо Учителя расчерчено лучами, как треснувшее зеркало, и не понять мне, что на нем. Глаза только...
- А правда... если это скажет твой друг - будет чудо?
Плохо мне видно, поэтому только чувствую, как рука Учителя накрывает мою, помогая оберегать сердце Острова.
- Да, это было бы чудо... - глухо говорит он.
- А хочешь - будем ждать вместе? - Он привлекает меня к себе - на один миг, но нет для меня никого роднее... - А хочешь, я пойду его искать, прямо сейчас?
Учитель кивает куда-то в небо. Наверное, так не прольются...
________________________________________________
КАК ВОСКРЕСИТЬ ОБЛАКО
Учитель сидит на берегу Реки. Река и небо говорят с ним, пуская в лицо солнечных зайчиков, скользя тенями облаков. Глаза закрыты.
Он слушает мир.
Мешать нельзя, и я молча останавливаюсь сзади.
- Хочу послать тебя за Реку, - не поворачивая головы и не открывая глаз, произносит Учитель.
Киваю - из-за Реки веет тревогой, это слышно и мне.
Сажусь рядом и слушаю тот берег, благодарно чувствуя, как Учитель помогает мне раздвигать слои пространства.
...Прибрежный луг спокоен и радостен. Тающий снег кланяется ветру, готовясь стать водой. Кусты взбегают на скалы - кто выше? Ветки изогнуты усилием... Ничего, это они всегда так.
Скалы молчат, тоже как всегда.
Оно длинное, скальное плато на том берегу - такое обширное, что каждый вечер мне жаль Солнце: кажется, что на закате оно пробивает скалы собой, выпуская первую звезду. Ах, какая она - янтарная, о пяти лучах... Моя звезда, помогает. И о ней позабочусь - потом. Она дождётся. А сейчас...
Запах зажжённой свечи или разогретой смолы налетает внезапно, и мне стоит усилий не открыть глаза. С закрытыми виднее - так Звезду видно и днем. Дым над ней, как над пожарищем - если на звёздах бывают пожары... Нехороший дым, бурый, шевелящийся, жадный. И я чувствую, о чем молчат скалы сейчас. В их молчании - страх.
Иду на страх, отыскивая очаг...
Вот линия, выше которой кустам не вскарабкаться. Мшистые валуны, разломы, а вот отвесная стена, и в ней - знаю - проделанные ветром пещеры. Местами скалы нависают над землёй, под ними можно прятаться от дождя... И под одним из навесов...
- Туда? - спрашиваю вслух, открыв глаза.
Учитель всё видел. Он не торопил меня, и теперь кивает, довольный.
- Да, - говорит он и добавляет: - Сейчас.
Это значит, Учитель разрешил крылья. Значит, нужно очень спешить. Значит, Учитель встревожен, но мне большого труда стоит не подпрыгнуть от восторга и только степенно кивнуть. Крылья все же выстреливают из-под лопаток со стыдной, щенячьей поспешностью: сейчас, вот сейчас небо захлестнёт, войдет в меня и одновременно растворит в себе, мир распахнётся, я обрету свой голос среди света и теней, свобода от притяжения смоет с души налет ограниченности и подарит краскам едва переносимую чистоту и яркость, и родятся сотни мыслей, и сотни тайн, доверяясь, протянут мне руки... Вот сейчас...
Привычно продетая сквозь крылья дужка замка - взгляд Учителя в спину: "Помни". Я знаю, что это значит.
(- Волшебство - наука не из лёгких, - говорил он, перед тем, как принять меня в ученики. - Умение дается тяжко, торопить не буду. Но главные правила должны войти в тебя и стать твоей частью сразу. Когда не знаешь, что делать или кажется, что сделать ничего нельзя - жди, пока заговорит сердце. Оно подскажет, что, и подскажет, как. Только дождись...
Не пользуйся волшебством по мелочам. Применяй его только тогда, когда исчерпано ВСЁ, на что способен человек помимо волшебства. До этого - забудь ВСЁ, что умеешь... Потому что ни один маг - слышишь, ни один! - до конца не знает, откуда берёт. А брать только у себя - этому всю жизнь учиться...)
Я помню. Это вросло. И крылья сейчас разрешены - только перелететь Реку, потому что надо спешить.
Поклонившись Учителю, я свечой взмываю на один краткий миг, за который успеваю всё же ощутить небо каждой клеткой и нервом, уловить в нем некую неправильность - пустоту, дыру? - посмотреть вниз, увидеть Реку как искристый браслет, брошенный смятый тёмный бархат, косой луч, перебирающий пылинки и перья левого крыла - и мчусь вниз, на тот берег...
От торопливого спуска я слегка задыхаюсь, и потому страх, разлитый повсюду, врывается внутрь с первым же глотком воздуха. Надо же... Как это не почувствовалось сразу7
Воздух идёт волнами, словно смотришь через костёр. И тени ведут себя неправильно - тени кустов корчатся, царапая землю, тени корней под землёй корчатся, царапая небо. Птицы, наоборот, застыли на ветках, как будто увидели кошку - боятся, что их тени пошевелятся. Да и моя тень, совершенно ручная и послушная, ведет себя безобразно - гримасничает, то кидается под ноги, то вытягивается в сторону скал - навстречу солнечному свету! - как магнитом тянет её туда... Свою я кое-как успокаиваю и отправляюсь искать источник творящегося безобразия.
Вот он, навес. Темнота под ним плотная и глухая, но скалы вокруг от страха молчат так громко, что их слышно без усилий. Они боятся стать тенями. Скалы?
Лезть под навес очень не хочется, но я представляю, что Учитель рядом, и лезу. А в полной темноте, тишине и неподвижности, оказывается, думается неплохо. Это потому, что страх - снаружи, он чужой, и его нужно понять и победить. Это вам не искусственно выстроенная медитация, когда нужно созерцать, и вроде сосредоточился, и муху над ухом обеззвучил, а нос чешется и чешется...
Итак, что у нас тут неправильно? Тени. Они как взбесились. Хотят что-то сказать? Или что-то им угрожает... Говорю с тенями, но они так гомонят, жалуясь, что отличить один голос от другого очень трудно. Разбираю: "Хочет войти, хочет завладеть, хочет отнять"... А кто - не говорят, или я не понимаю. Зато понимаю или просто чувствую - ЭТО здесь.
Открываюсь Учителю - это всегда получалось у меня хорошо. Тихий мысленный призыв, и вот уже, чем бы он ни был занят, все, что во мне появилось, что виделось, слышалось, чувствовалось и думалось - отпечатывается в его мозгу. Потому что я очень хорошо умею открываться - Учителю. Только ему, не думайте...
Однако что я хвалюсь? Он уже отвечает. Ответ - как прикосновение к одному из смыслов или образов... Нет, это описывать трудно, глупо и не нужно совсем. Поставил акцент: "Думай о тенях". И еще один, всегдашний: "Осторожность".
Думаю о тенях. Вспоминаю всё - и кто они, и о их мире, и о повадках. О разных, в общем, разностях... Ага, вот оно!..
А осторожность - это просто.
...Солнце в зените. Лежу навзничь, надёжно прикрыв спиной свою тень - не подобраться. Изо всех сил тянусь под скальный навес, в темноту. И кажется, что не угроза там - беспомощность, тоска и плач. Но они вот-вот готовы переродиться в отчаяние и злобу.
Вот уж чего нельзя так нельзя.
С ЭТИМ можно поговорить, но это даже лишнее. Мне так "его" жалко, что призыв течет сам собой, без слов и усилий:
- Я доверяю тебе. Я хочу помочь. Расскажи мне...
Единственное, что нужно - чуть приподняться, чтобы кончик моей тени дотянулся до скалы. И ЭТО втекает в мою тень, и я слышу...
* * *
Живет в небе Облако, и есть у него Тень. Облака и птицы - и их тени - у них особые отношения. Оторваны друг от друга, но вместе. Дружны и свободны...
Но как-то Облако проплывало над нависшей скалой, и любопытная Тень заглянула внутрь. Они - Облако и Тень - привыкли ненадолго разлучаться, чтобы потом рассказать друг другу новое и чудесное...
А тут налетел ураган, и натолкнулся на грудь горы, и пронзили друг друга копьями Луна и Солнце... Облако оказалось на небесном перекрёстке - ждало свою Тень - и погибло. И Тень осталась одна.
Деревьев и скал без теней не бывает. Человек без тени - призрак, вампир, его боятся. А одинокая Тень - кто она?
Тени надо быть с кем-то. Надо любить, повторять движения, иногда гримасничать, чтобы тот, кого любят, понял, что нехорошо сделал, иногда укоротиться при ярком свете и удлиниться во тьме - чтобы тот, кого любят, научился всегда быть собой...
Но Облако погибло, и бездомная Тень пыталась пристроиться то к тени дерева, то к тени камня. Тень Облака умела принимать любые очертания, была очень понятливой и чуткой. И оттого настоящие тени деревьев и камней боролись с ней яростно - за себя и за своих. За свою правду.
И Тень стала не вполне тенью. Стала Ищущим существом. А искать себя трудно. Легче всего разозлиться и убить кого-то: "Вот, его уже нет, а я - всё ещё есть!"
Вот-вот, и Ищущее будет готово к этому - надоело плакать и тосковать, зреет внутри злость, зреет снаружи страх. Вот-вот, и начнет Ищущее высасывать силы из теней скал. Потом из трав и деревьев. Потом...
* * *
Солнце заглядывает под навес скалы, и я не успеваю дослушать. Придется додумать.
Темно. Уже совсем темно - пора меж закатом и первой звездой. Мне нужно успеть передать Учителю...
- И вот, - я захлебываюсь словами, забыв о внутренней речи, гораздо более быстрой, - потом начнёт высасывать силы и жизнь из птиц (они сродни облакам), из животных. Потом из людей... Превратит их в призраков, лишив теней. А если... Учитель, если встретится ей человек с копьем, и она войдёт в тень его копья? Разразится гроза над миром... Подскажи, что делать?
Над Рекой всходит первая звезда. Я вижу ее отражение в воде, потому что голова моя опущена. Но все равно она - как взгляд Учителя.
- Ну и что? - прищуривается Учитель. Или это рябь идет по воде, рыба играет.
- Сделай Тени Облако, подари... Ты ведь уже умеешь.
- Но, Учитель... Как же Правило?.. Сделать облако, чтобы напоить поле, когда кончились силы, чтобы носить ведра и поливать - да, умею... Сделать облако, чтобы защитить спещашего путника, когда он далеко, и я не смогу отдать ему свою шляпу...
А здесь... Это ведь должно быть такое Облако, которое Тень будет любить. Которое полюбит и примет её. Доброе, красивое...
- Разве есть другие облака? - усмехается Учитель.
Что усмехается - это хорошо. Значит, правильно думаю. И я решаюсь.
- Я думаю об этом весь вечер, Учитель. Да, я могу сделать такое Облако. Но - нельзя.
Учитель молчит вопросительно - я вижу это по тому, как лукаво перемигиваются на волнах отражения встающих звёзд. Забыв про стыд, захлёбываюсь словами:
- Да, нельзя! Потому что если сделать что-то под уже существующую тень, родится мир наоборот. Под тень нельзя подстраиваться. Что будет, если я увижу перед рассветом свою тень исполином, и почувствую себя таким? Что натворю за день, если я не исполин? Конечно, забывать о тени, бросать ее, топтать, не слушать - тоже нельзя, понимаю...
Что делать, Учитель?
...Учитель молчит. Долго, долго молчит. Всходят звезды, потом луна бросает через Реку шаткий серебряный мостик: давай, перебеги на ту сторону, там спокойно и не нужно ничего решать...
Не хочу обижать Реку и потому не бью с маху по воде - только осторожно, на один миг перечеркиваю пальцем ноги лунный мостик. Потому что знаю, что хочет сказать Учитель: "Слушай сердце".
Спасибо, Учитель.
* * *
Встающее Солнце почти не щекочет спину - мне удалось поймать первый луч, когда тени самые длинные. Надеюсь, Ищущее расценит это как знак доверия. Говорить с ним будет моя тень - мы с ней дружны. Вот она осторожно касается скального навеса. Постучалась...
"- Знаешь, кто я?
- Виделись...
- Я знаю, кто ты.
- И кто?
- Ты - отражение Облака на земле.
- Что?
- Да. Ты хранишь его образ - красоту, и добро, и полёт..."
- Я?!!!"
...Ищущее выплёскивается из-под скалы, и я раскидываю руки. Пусть думает, что хочет - обнимаю, или хочу поймать. Тень моя, спасибо. Ты сделала все как нужно...
- Послушай теперь меня! Не обязательно верить. Просто представь: вот ты - отражение Облака на земле. А Оно - кто тогда? Облако - отражение тебя в небе.
Ищущее затихает - и вовремя, потому что трудно держать обезумевшее от отчаяния и надежды неизвестно что. Вырваться не пытается - уже хорошо. Ладонями - нет, сердцем - чувствую, как оно становится мягче, теплеет...
- Я - Его отражение?
Голос слабый, но ничего, сейчас мне любой слышен.
- Да.
И Нечто выскальзывает из моего захвата (прости, Учитель, тут я немного... волшебства. Совсем немного...), течёт по камням, и камни успокаиваются, покрывшись испариной - это Нечто плачет.
- И как же теперь?
- Теперь - ты можешь вспомнить свое Облако - самое прекрасное на свете - и отразить его в небе. Собой.
- Правда? Смогу?
(Теперь - только не говорить лишних слов. Учитель, мне бы твой взгляд! Мне бы твоё молчание. Мне бы твою... силу? Нет. Твою доброту).
Сердце говорит так громко, что закладывает уши. А потом оно прорывает барабанные перепонки. Или грудную клетку. Или просто это тень моя говорит за меня. Или небо...
- Правда. Сможешь.
* * *
Что дальше - я не очень помню. Потому что воскресшее Облако было таким...
Таким, что дыра в сердце затягивалась, как дыра в небе. И тень моя танцевала на поверхности воды, дразнясь, потому что мне-то обратно через Реку - вплавь: спешки больше нет, и крылья не положены...
Помню: вода холодная, как всегда, но я не спешу - моё отражение в Реке улыбается. А за плечами улыбаются небо и облака...
И я плыву и думаю: Учитель ждет на берегу. Вот доплыву и спрошу без слов: "Учитель, а как я отражаюсь в небе?"
...Учитель протягивает руку, втаскивает на берег, хлопает по спине - ну плохо я плаваю, что поделать. Заботливо выжимает рубаху и волосы.
И молчит.
А я стучу зубами и смотрю на небо. И слышу: "Как отразишься - твоя забота. Только почаще смотри - это зеркало не соврёт".
А Облако сверху и Тень его снизу синхронно подмигивают: разберёмся...
* * *
А дым над янтарной звездой... Я уже иду. Нужно спешить.
Учитель, ты ведь ненадолго разрешишь мне крылья?
______________________________________________________
ИЗ ЧЕГО ДЕЛАЮТ ЗВЁЗДЫ
Из чего угодно. Только вот как рассказать об этом?
Расскажу, из чего сделана моя первая Звезда.
...Листья, что осенью падают с деревьев, обречены все до одного. Кто падает под ноги дереву, кто прохожему, кто долго летит по ветру и видит перед смертью еще многое... Но умереть должны все, иного нет.
Закон природы. Но думать об этом все равно грустно.
Однажды какой-то отчаянный кленовый лист протиснулся в окошко и упал на страницу книги. И я перевернул страницу, замерев от предчувствия...
Лист лежал в книге годы. Открывая ее, я всегда изумленно думал: вот лежит бессмертный лист, избежавший неизбежного. Про себя я называл его Вараввой.
Рассматривать его вошло у меня в привычку, и постепенно запомнились форма, и цвет, и каждая прожилка. Все это казалось посланием. Дерева - миру? Мира - тому, кто сумеет увидеть? Учитель, наверное, знал, но мне хотелось понять самому...
Клены тянули к себе. Слушать беседы ветвей. Рассматривать прожилки на листьев, как линии на ладонях. Лежать под деревьями, раскинув руки, вписываясь в невидимую пентаграмму, и вбирать в себя свет листвы. И чувствовать себя пентаклем, кленовым листом, и толчки сердца выдыхали свет. Он просился наружу, лететь.
И мне стала видеться в небе удивительная Звезда - янтарная, о пяти лучах. Планета, где пять полюсов и пять частей света, а недра пульсируют, как живое сердце. И зналось откуда-то: каждый, что взглянет на нее, сможет туда перенестись. И там выпрямятся изломанные линии судьбы, найдутся верные пути. Темный рыцарь выстроит светлый замок, где ждет возлюбленная, одинокий встретит брата, жажда измучаят не смеющего глядеться в воду подлеца, завистник рассмеется над собой и разведет в голой степи яблоневый сад... И каждый, в ком есть хоть чуть-чуть человека, непременно станет счастлив и добр...
Учитель слушал меня и качал головой. "Думаешь, так бывает?" - "Не знаю..." - приходилось отвечать мне. "Надо ответить", - говорил он.
* * *
Привычно открываю книгу, привычно говорю с Вараввой. Что хочет мне сказать лист, избежавший неизбежного?
Весна, ветки оттаяли, но почки еще спят. Юный, тоненький клен тянет ко мне веточку, как руку пожимает... Не бывает двух одинаковых листьев - как одинаковых снежинок, одинаковых узоров на человеческой ладони. Ничего не повторяется - это Закон.
- Мы повторим неповторимое, - шепчу маленькому клену и сжимаю в руке одну из спящих почек. И всю ночь рассказываю ей о листе у меня в книге. Какой он...
Снова осень. На маленьком клене - один листок. Ждет меня. Танцует на ветру, горделиво красуясь - ну, каков я? Он - точная копия Вараввы... Мне не нужно вынимать его из книги, чтобы увидеть это.
- Какой же ты молодец! - говорю я. - Только что же нам теперь делать?
И листок, отвечая, срывается с ветки, на миг прикасается к моему плечу и взмахивает крыльями - небывалая, янтарная бабочка. Психея...
- Донесешь? - спрашиваю совсем тихо.
Лист смеется, и в пасмурный день по земле и стволам скачут сотни ликующих зайчиков. И весь свет, что скопился внутри меня-пентакля, все мысли о счастье, все звездные сны пыльцой оседают ему на крылья. Взмах - или полвзмаха - и пятью лучами обняла небо и землю новая Звезда.
* * *
- У меня есть знакомый астроном, - говорит Учитель. - Недавно он ослеп и очень тоскует по звездам. Навести его, передай привет от меня.
Друг Учителя приветлив и умело скрывает печаль. Да только я давно умею ее слышать...
Мы долго беседуем - он ласково расспрашивает об Учителе, обо всем. А я все не решаюсь расспросить о звёздах - вдруг это причинит ему боль? Но разговор сам сворачивает в то русло, куда стремится река его мыслей...
Он рассказывает об устройстве планет, о созвездиях и метеоритах, о притяжениях и цвете солнц. Как он тоскует по звездам!
- А есть одна такая Звезда... - несмело говорю я и взахлеб, сбиваясь, рассказываю о той, моей.
Слепой астроном все время сидит лицом к окну, хотя штора плотно задёрнута, и глаза прикрыты - зачем открывать? Чтобы видеть звёзды, ему это не нужно.
- Таких звёзд не бывает, - спокойно произносит он и снова объясняет о недрах планет, полюсах и силовых линиях, притяжениях и атмосферах.
А я встаю и отодвигаю штору.
На звук он невольно поднимает веки. И вскрикивает. Среди знакомых созвездий - не гостьей, как своя - ласково светит моя. А как иначе? Каждый, в ком есть человек, доберется... А слепые там прозревают.
* * *
Дым над горизонтом. Запах... Как свеча догорает. И мерещится, лучи Янтарной обуглились по краям.
Я не нахожу себе места, и Учитель хмурится.
- Что ты можешь сделать?
- Не знаю, Учитель. Нужно понять. Нужно лететь. Мне снилось сегодня, что кто-то... большой... такой большой, что звезды для него - как листва под ногами, метет их огромной метлой, кроша, перемешивая, и вот-вот подожжет... Ты чуешь, уже тлеет?
- Тем более - что ты можешь сделать? - мрачно повторяет Учитель.
- Не знаю! Но когда сбылось небывалое - это называется чудом. А чудо - оно очень хрупкое, ты сам меня учил. Его надо защищать. И я всё думаю - быть может, у того, Большого,беда, или ему просто грустно, вот он и... Так я полечу?
Учитель молчит. Мне обидно всего секунду, и то совсем чуть-чуть. Ведь оба мы знаем, что следующий урок - другой...
_____________________________________________
КАК ВЫГНАТЬ ПАЛАЧА ИЗ ЧЕЛОВЕКА
Сейчас Учитель не измеряет накопленное время - там, куда иду, его будет вдоволь. С лихвой...
Не спрашивает - зачем иду. И вправду - зачем спрашивать?
Не смеется, чтобы подтолкнуть.
Не кажется равнодушным, чтобы остановить.
Мы оба знаем, что у меня за спиной.
Что впереди - надо узнать мне.
* * *
...Кувыркаясь в безвременье, выдергиваясь из щупалец пространств, собирая себя по молекулам, вытягиваю из беспамятства выстраданное прежде:
...страх многократно усиливает пытку. Так что, когда он преодолен, возможно многое. Но не все - об этом следует помнить.
...боли боятся все. Но если вдуматься, любую боль можно преодолеть, зная, что она временна. Время течет по-разному, в зависимости от степени боли. Но коли дан мне разум, стоит научиться управлять им. Тренируясь, можно достигать требуемых результатов: отключить сознание сразу, быть в сознании до определенного времени, быть в сознании до конца... Тут приводящие обстоятельства... но об этом не стоит рассказывать...
...не потеряв со страху способности соображать, можно сразу увидеть: временная боль - да, пугает. Но не тем, что сейчас больно, даже не тем, что так будет долго... Чего только не перетерпишь, зная, что потом, в невозможно далеком "потом", но которое все же наступит (в это веришь) останешься с глазами, руками и ногами. А выжгут глаза - и времени немного займет, и боль... не то, что бы... если б ее можно было взвесить, то и сильней бывает... А мир навсегда изменился, и ты выброшен из света навсегда. Увечья - это да, это могучий рычаг в палаческих руках.
...однако поди, проанализируй все это, да после убеди себя не бояться, когда тебе рвут ноготь - давай, попробуй! Ногтей много - есть двадцать попыток. Как минимум. Они ж еще и отрастают, заразы...
...анестезия есть, лучше не надо - вера в идею, готовность к смерти, недопущение мук и гибели близких, спасение мира... Тут организм сам вырабатывает нужные анальгетики. Да и ощущение себя невинной жертвой - тоже своего рода наслаждение. Может быть, именно тут начинаешь сквозь кровавую пелену впервые вглядываться в лицо палача.
...может быть, именно тут вскипает все разом: кто он, палач? Почему он таков?.. Каким он видит меня?
А что вообще есть пытка? Не зря же придумано столько, и чуть что, люди хватаются за это средство - причинить боль... Сколько ж этих средств придумано... Кто придумывает - мне сейчас неинтересно. Интересно отразиться в глазах палача.
Жертвой или кем еще - посмотрим... Интересно же!
* * *
Видать, интересно до печенок, так, что наизнанку... Потому что первая временнАя петля выхлестывает далеко назад.
* * *
...Разъярен палач, разъярен допросчик, чадит жаровня, валяются в углу остывшие клещи с приставшими клоками моей кожи и мяса.И все в кровавом азарте - палач, допросчик, писец в углу, изгрызший четвертое перо, пытаясь унять хриплые вопли... И я, заливаясь собственной кровью и вывернутой дыбой душой... Это я их опаиваю и одурманиваю. Моя вина.
Моя не первая и не последняя смерть. Но и через нее нелегко перескочить дальше...
* * *
Следующий - умел и опытен. Но попривыкнув смотреть ему в глаза, вижу - умел и опытен через силу. Был силен, и многие пытались ломать. Кто сумел, тому и служит. А как ломать, знает по собственному опыту. Умелец.
Поэтому мне будет очень больно. Но не слишком долго. Тут все зависит от меня - удастся посмотреть ему в глаза и отразиться в них так, чтобы он увидел себя-прежнего? Себя - неломаного...
Нет, немного тут от меня зависит. Может, неломаный, он никому сейчас не нужен. И мое дело только сказать ему глазами - понимаю тебя, делай свое дело...
Что он увидит и что поймет - не знаю. А дальше мое дело простое- терпеть. И кричать не надо бы, а то еще возьмет на себя вину больше, чем вынесет...
Такие вполсилы мучают, пока помнят о своем. Если...
Если предал свой, то не выпустят. Тут им в глаза лучше не смотреть. Позвать или спросить глазами - когтями вырвут, не дожидаясь, пока свинец расплавится, потому что увидят предавшего друга...
Какова ж должна быть вина перед другом, чтобы он в палачи подался? Это как всю душу выжечь... Минуй меня... Не минует. Ничего меня не минует.
Так что пусть делает, что хочет. Право у него есть: я и не предав, ему должен - у меня-то друзья есть. Жаль только, легче ему все равно не станет.
Эта моя смерть зряшная, но правильная. Я улыбаюсь навстречу ей.
* * *
Следующего помню плохо - все в пелене боли, в тумане памяти. Этот (или тот) только-только вышел из скорлупы жертвы. А кто или что ее разбило - здесь отблески таких предательств, таких катастроф, что я жмурюсь, лишь бы не поймать взглядом хоть мельчайший осколок.
Жмурюсь и дальше. И стискиваю зубы, и кулаки за спиной, пока на дыбе, пока не увязали в станки, чтобы дробить кости по одной...
После... Да что после? Пока могу, выбитыми зубами стискиваю сбоящее сердце. Разможженными пальцами - ослабшую волю. Сожженными веками кое-как занавешиваю глаза. Потому лучше быть жертвой, чем ответить на этот взгляд. Потому что...
Потому - что?
Потому, что добившись от меня крика, он станет профессионалом...
Но хуже всего не это. Хуже всего поселившаяся в немногих еще живущих клетках уверенность: следующий станет профессионалом и без меня...
* * *
Следующий стал профессионалом и без меня. Кто бы сомневался... Ведь клещи греет даже не сын его, не внук и не правнук. Династия, мать их... Но у него свои приемчики, у меня свои, и их тоже -не так мало.
Ухожу в свой панцирь. Там, внутри - настоящее. То, что люблю, что непременно нуждается в защите. Чтобы заслонить, у меня нет ничего, кроме кожи, мяса и костей, и значит, они - просто крепостная стена. Из самого твердого камня. А камню не бывает больно.
Какое-то время я даже улыбаюсь, глядя на некрасивые и ненужные усилия неумех.
Потом ненадолго пугаюсь - неужели уподобился? У них, небось, их панцирь тоже твердел из поколения в поколение...
Пока остается мясо на костях, пробую разглядеть, что там, внутри его панциря. Вижу, что врос, но вижу, что все же человек прячется там, в глубине. Прячется, как светляк в траве и маяк в грозовом месиве... И человек этот ввечеру закончит работу, снимет забрызганный кровью, прожженный во многих местах передник, перекинется парой хмурых слов с привратником - трудный, мол, выдался денек... Выпьет обычную кружку пива в подвальчике по дороге домой. Там панцирь чуть подтает, чуть искрошится, потому что его боятся, и человек внутри панциря чувствует это... А придя домой... Здесь что-то очень важное, но то, что вижу, расслаивается так сильно, что не разглядеть. Успеваю только заметить, что от проросших друг в друга человека и его панциря отделяется что-то третье - совсем ненадолго, на миг. То ли мать его в окно глядела - не идет ли? То ли собака выбежала на скрип калитки... Это третье постояло отдельно, колеблясь, и казалось - вот-вот рухнет и исчезнет. Но миг прошел, и палач стал един.
Позвать бы Учителя вот сейчас, пока колеблется - не на помощь, но и на помощь: ему помоги! Увидь, пойми - я пока не знаю как, а ты уже знаешь!
Как хороша привычка сдерживать крик. Спасибо за нее всем предыдущим.
А слабость - это просто от боли. Надо набраться сил перед очередной смертью, запомнить увиденное. Ладно, пусть просто как сон, который запомнить тяжко, но необычайно важно. И обдумать. Потом (Усмехаюсь - еще примут смертную улыбку за облегчение надеящегося выжить) Умирая, обещаю себе обдумать. И обсудить это - со следующим палачом.
* * *
И следующему я опять гляжу в глаза - как задумалось в прошлом умирании.
Отражусь. Скажу ему, умудренному, что сгиб локтя крушить - больно, правильно его учили. Ох, как больно. А мне особенно, ведь скрипка продолжение руки и жилы душы натянуты на нее. Вспухнет, отнимется рука, онемеют враз мелодии всех сольных партий. Но мне же страшнее, если он подрежет сейчас сухожилие вот этим острым ножичком. И я никогда не подниму руку, чтобы дать ему пощечину. А его руки целы. Да к тому же можно помочиться мне на лицо перед тем, как...
Ну, подрежь. Вот здесь и вот здесь. Можно еще - гвозди в уши. Ты не робей - к чему робеть, когда жертва подсказывает, как верней себя сломать?
Не бойся, я не смеюсь и не вспоминаю сказку про Братца Лиса... Мне неловко смеяться над тобой, слпшком жаль тебя, прапрапра-не знаю в какой степени палача. Я просто жалею тебя - ты ведь еще не вполне палач.
И может быть, на сей раз я умираю не зря?
* * *
Зря. Слишком их много. Слишком велик их опыт. Жертвы поставлены на поток, пронумерованы, подшиты к делам. Каждое - к рассмотрению в свой черед. (Тоже психология, - думается мне в ожидании, хотя с прежних времен присмотрено занятие, чтоб не скучать: растягивать ремни, веревки... все, что пытаются стреножить. Мысли труднее всего, но и интереснее. Доинтересуюсь когда-нибудь...)
Однако к делу. Итак: мне не больно...
А палач вообще, оказывается, не знает, что мне по-прежнему больно. Даже сильней - за всех ведь, и как в первый раз. И как в теле - память всех жертв, в моих глазах живут отраженные взгляды всех встреченных палачей.
И время тянется, то и дело срываясь в коллапс. И казалось бы, пора ко всему быть готовым. Только не к этому...
Не приходилось еще видеть палачей-женщин. И не пришлось бы, наверное, не будь у меня многолетней привычки смотреть им всем в глаза.
А положение у нее высокое - "старший палач", не меньше. Или, может, сейчас это не так называется...
И вот смотрим в глаза друг другу, вижу, что она привыкла, что опускают глаза-то... А мне так жаль ее что-то - хоть в любой момент сделает со мной что угодно.
Неужели привелось вслух пожалеть? Очень у нее веки набрякшие, и дышит неровно - легочная недостаточность?
Что говорит? Да, трое детей, а она в работе, а младшая-то дочка - залезает в шкаф и нюхает мамины платья, раз уж мамы нет... А старший - собрался уехать, как женился, подальше, а она-то все для него, и от армии отмазала, благо было нетрудно, и ведь видит, что не зря, надо быть рядом... А средний в школе, а муж...
Трескается на миг скорлупа палача, потому что взгляд мой - холодный. Если фиглярствовала - ничего не добилась. Если хотела, как случайному попутчику - надо же, умеет выбрать! - отразилась в себе.
Что ей сказать? "Жги давай, да вали домой, к дочке"? Без меня знает...
Пожалеть? И наутро ей тошно станет жить на свете, потому что муж, дети, легочная недостаточность, набрякшие веки - и подберет кого-то недоломленного, чтобы...
Чем же били по губам? Не разлепить...
- А Вы дочку возьмите завтра с собой - ей интересно будет, где мама работает... Ведь она так гордится. И так скучает...
Чтоб меня побрали все бесы! До чего ж недостойно, гадко, подло, грязь, мерзость... Ничего уже не надо, даже развязанных рук, лишь бы не видеть, как палаческий панцирь распадается на части, а с ним лицо, фигура, облик... Зловонный дым...
- Смотри! Чтоб тебя, зачем весь путь, если не увидишь?
А, это уже Учитель рвет временную петлю, захлестнувшую шею, и сам хлещет по лицу. Но мне еще не больно... не больно, пока я смотрю, как это - палач ушел, человек остался...
Слезы - впервые... Не полагается вроде.
* * *
Да, вот теперь больно. Учитель не прекращает пощечин, не перестает кричит что-то... Что кричит? А, да, слышу... В уши врывается:
- Тебе нужно понять! Ну же, пойми...
Пробую кивнуть, понимаю, мол. Говорю ему без звука: "Понимаю... Они должны поссориться... И человек прогонит из себя палача. Он же сильнее... Как хорошо, что все закончилось..."
- Ничего еще не кончилось, слышишь? Ничего! Посмотри вокруг, поймай их взгляды!
Да, Учитель. Ловлю их взгляды, ты научил. Хорошо научил... Я только передохну немного, а то больно очень. Тебе-то можно признаться...
________________________________________________________
КАК НАУЧИТЬСЯ ПРОЩАТЬ СЕБЯ
Не знаю. И радуюсь этому.
Это одно из немногих умений в жизни, каким не хочу учиться: отвечать злом на зло.
Бить того, кто слабее или заведомо не ответит на удар.
Занимать чужое место - лучше не найти своего...
Состязаться, кто сильней любит...
Отталкивать протянутую руку...
Жевать хлеб под взглядом голодного...
Не хочу!
Очень хочу научиться прощать - искренне, по-настоящему. Это одно из главных чудес этого мира - простить так, чтобы не осталось ни осадка, ни капли горечи, чтобы на политой кровью и слезами, почерневшей почве души взошли небывалые цветы добра и любви...
Я пока не волшебник, но я стараюсь. Иначе и жить незачем.
Но простить себя - все равно, что сказать себе: "Можно". Обидел кого-то, простил себя - значит, можно. Бросил в спину камень, оболгал, просто прошел мимо упавшего...
Я пока не волшебник. Я пока не знаю даже, могу ли назваться человеком. Но что-то подсказывает мне, что и человеку в этом нельзя себя оправдывать...
Учитель ничего не говорил об этом. Потому что когда мы встретились, я уже откуда-то знал: стоит простить себя - один раз, за самую малую малость - и провалится под ногами воздушная дорога, и вода превратится не в вино, а в уксус, и забудутся языки зверей и трав, камней и ветров, и из выстроенных в облаках замков поползут на землю змеи ядовитых молний...
Иначе не взял бы он меня в ученики.
Но откуда-то знаю и то, что главное - не замки и молнии.
Позволено ошибиться, невольно сделать подлость, по неведению ранить взглядом, по незнанию убить словом... Счастье, если за это простят друзья. Из этого вырастают волшебства небывалой красоты и силы...
Но себя самого - все равно нельзя. Иначе душа погибнет.