Александр Реджинальд Морелл не то чтобы ненавидел Россию, но она ужасала и подавляла его. Первое время его возмущали новые привычки, взявшиеся невесть откуда, примитивность и недалекость сред-нестатистического русского. Потом он, конечно, смирился, но Россия стала главным разочарованием его жиз-ни.
Когда–то у себя на родине в Чикаго, штат Мичиган, Алекс был известным пушкинистом, преподавал рус-ский язык и литературу в Чикагском университете.
Он почти без акцента изъяснялся на русском и польском языках, изучал российскую историю. Вел размеренную жизнь и был уважаем.
В 1989 году 32 летнему Алексу представилась уникальная возможность: посетить Советский Союз. И не только посетить, но и поработать. Двухлетний контракт на работу при посольстве! Возможность дописать диссертацию!
Оставшиеся до отъезда 4 месяца Алекс грезил о России. Ему снились пшеничные поля и девушки с пше-ничными волосами. Ему снился Петербург, памятники, Нева, Адмиралтейство, бесконечные мосты, музеи, биб-лиотеки, улыбающиеся люди. Ему снилась Москва – величавая и надменная, как купчиха, Красная Площадь, Спасская башня, Горбачев. Иногда во время таких снов, у него случались даже поллюции.
И вот, Москва, поздняя осень, мелкий дождик. От волнения он хватал ртом воздух как рыба и не знал на чем остановить взгляд.
Новая жизнь захватила его. Алекс не знал куда бежать: или в Ленинскую библиотеку или в Третьяковку или на лекцию профессора Хвостикова в МГУ. Ему хотелось быть везде одновременно. Он жадно ел эту новую жизнь.
Однажды в МГУ он встретил Светочку: светловолосое, голубоглазое озорное создание. Алекс влюбился, читал ей Пушкина, грел ее ладони своим дыханием. Она водила его по богемным подпольным тусовкам, где играли песни под гитару и глушили водку. Светочкина мама пекла изумительные пироги с грибами, не смотря на то, что была директором ателье по пошиву одежды.
Алекс был счастлив, как идиот и не обращал внимание на километровые очереди, перекошенные морды в метро и полное отсутствие культуры в повседневной жизни. Даже Пушкин уже был не так важен.
Через год «богемной жизни» его все–таки уволили: он систематически опаздывал (ночь с песнями под гитару), плохо соображал и был неряшлив (ночная пьянка), имел засосы на шее (Светочка оказалась страстной натурой). Его готовили отправить обратно.
Алекс был в панике: он не хотел уезжать. А тут еще и Светочка забеременела. Светочка была умной де-вочкой и знала от кого надо беременеть. Алекс уже готов был броситься в бега (хотя милая Светочка советовала ему вернуться на родину и ее с собой прихватить), но тут грянул путч.
Алекс находился в полнейшем ступоре: претензии посольства, требовательные вопли Светочки о свадь-бе, неразбериха в стране, сложные и обострившиеся отношения с собственными родителями.
В суматохе Алекс со Светочкой поженились, и он остался, не смотря на бурные протесты новоиспеченной жены и тещи.
Алекс отчаянно пытался найти работу, но ничего кроме жалких переводов не попадалось.
Светочка родила слабенького мальчика, которого Светочка к явному неудовольствию Алекса нарекла Антоном (когда Алексу было 15 лет, его кузен Энтони пытался его совратить).
Денег отчаянно не хватало. Надежды Светочки и ее мамы уехать в штаты таяли с каждым днем. Теща уже давно перестала печь пироги и только и делала, что пилила молодую пару.
Алекс узнал, что такое 2 килограмма мяса в месяц на человека, узнал и успешно употреблял во всей полноте ненормативную лексику, узнал, как это жить за ширмой в однокомнатной квартире.
Он узнал вкус дешевых сигарет, паленой водки. Прочувствовал на своей шкуре всю злобу тещи, надежды которой не оправдались. Прочувствовал всю досаду и унизительность положения мужа, жена которого возвращается домой за полночь с нахальным взглядом, а в ответ на его нервные вопросы начинает шипеть: «Катись в свою Америку и свою мать жизни учи! Ты здесь никто! Пшел».
Алекс устроился в какую–то тухлую фирму с названием Энерговентиляция на должность, предполагаю-щую частые командировки.
И вот он: практически профессор, человек, имевший свой домик в пригороде Чикаго, человек, которому прочили практически великое будущее, вместо того, чтобы дописывать диссертацию, мотается по унылым городишкам этой пугающей страны, проверяя какие–счетчики.
О! Россия больше не привлекала его. Она его пугала, унижала, ужасала в лице его жены и тещи, кото-рые становились свирепее день ото дня, в лице тупых пассажиров поездов, на которых он все время куда–то ехал, в лице грязных детей, не имевших никакого будущего.
О Пушкине он вспоминал теперь редко и неохотно. Он вообще предпочитал меньше думать, чтобы не свихнуться окончательно.
Дорога домой, как человеку, сменившему гражданство в августе 1991 и имевшему отвратительные характеристики с последнего места работы, была ему заказана: no job, no career, no status, no money, no life. В этом полусне прошли годы. Узкие полки поездов, обитые дермантином, холодные макароны в столовке, грязь на ботинках, мрак в душе.
Все действия Алекс совершал автоматически и если бы его спросили, в каком городе он был на прошлой неделе, он не смог бы ответить. Пока не очнулся однажды…
Алекс не знал, по какому принципу Марина отбирает их. В тот день среди них были и совсем молодень-кие, постоянно хихикающие девчонки и уставшие тетки с кошелками и лысеющие мужички в засаленных кос-тюмах и мрачные юноши с прыщавыми лицами и отросшими волосами. Они сели в какое–то подобие большой гондолы с парусом, напоминающем полураскрывшийся парашют. Алекс вообще оказался здесь случайно.
Он был в этом городе проездом, через час отходил его поезд в Москву, а на эту улицу он пришел потому что здесь продавали его любимую капусту брокколи, он хотел пообедать перед дальней дорогой. Гондола кач-нулась и начала плавно и бесшумно подниматься, словно под воздействием телекинеза.
– Смотрите, мы поднимаемся, – сказала Марина, – мы поднимемся на 30 метров: это средний человече-ский рост, умноженный на 18. Вот смотрите, сейчас мы выше на 1 человеческий рост,… теперь на два… видите… видите?
Лица людей, сидящих в гондоле изменились. Все замолчали и посерьезнели, завороженные зрелищем. Все осознали и прочувствовали причину, собравшую их здесь.
Цвет воздуха колебался от чуть сероватого до совершенно прозрачного, как это часто бывает в пору осенних предсумерек. Воздух был прохладный, но мягкий на ощупь и вкус.
Вниз уплывал тротуар, футбольная площадка и игроками в красно–белой форме, непривычно зеленое поле и зеленые деревья растущие густо.
Сидящие в гондоле люди постепенно начали подниматься вверх быстрее нее. Они плыли по воздуху, как будто в толще воды. Так летают некоторые люди во сне. Они ныряли, переворачивались, повинуясь инструкциям Марины.
Недалеко в воздухе играли галки: гонялись друг за другом, хватали клювом за крылья, орали, не замечая людей, находящихся рядом. Гондола постепенно останавливалась.
Алекс оттолкнулся от края воздушного судна и взмыл ввысь, постепенно привыкая к незнакомым ощущениям. Его охватила радость, чувство безграничной свободы и гармонии окружающего мира.
Он летал в воздухе, описывая замысловатые круги, и смеялся, смеялся, поднимаясь все выше.
Постоянное ворчание тещи, сверлящее мозг, больше не имело значения, забылась Светочка со своими распухшими от чужих поцелуев губами, растворились в прохладном воздухе бесконечные грязные поезда, узкие полки.
Радость и свобода! Радость и свобода! Радость и свобода!
Он летал вокруг гигантской статуи Пушкина и великий поэт чуть заметно улыбался ему, словно говоря: правильно, правильно. Он что–то кричал футболистам, которые бегали внизу, как проворные мошки.
Алекс взлетел так высоко, что увидел все статуи Пушкина когда–либо созданные человечеством (или ему это так казалось). Он летал вокруг этих памятников и кричал им, что любит их, что безгранично счастлив. Внизу по зеленому и свежему лугу раскинув руки бежала к нему совсем юная Светочка. Еще веселая и тоненькая.
– Смотрите, крикнула Марина, – как он высоко. Он вошел в клинч. Он не сможет вернуться. Его засасывает.
Люди, летающие на уровне с Мариной, как послушные ученики, задрали головы и смотрели на Алекса. Но в их взглядах не было сочувствия, сожаления или зависти. Отныне им стали неведомы эти чувства.
Александр Реджинальд Морелл, в прошлом известный пушкинист, любитель русской словесности и слу-жащий компании Энерговентиляция стал птицей и был счастлив впервые за последние 15 лет и летел туда, откуда нет возврата.
Больше его не видели.