Просыпаешься в полубреду, чувствуешь, как тяжелеют дрожащие веки,
хватаешься за перо, карандаш, телефон и пишешь до боли в костяшках повесть о человеке.
Писатели и поэты любых времён смотрят с небес и тянутся к сигаретам
даже не курящие.
Они слышат, как громко бьётся в тебе стекло, как вылетают твои внутренние окна и мелкие хрящики.
- Наверно, это по настоящему?
А ты, не слушая внутренний голос, накидываешь летний плащ
и вылетаешь в небесный плач.
В облаках за тебя ручается твой палач,
говорит всем, что ты силач,
каких следует поискать. А тебя по плечам херачит!
Тебе дышать не даёт приказчик,
улыбается, словно сказочник,
а сам колотит посмертный ящик.
И улыбается, мол "Прости",
а ты идёшь и чувствуешь эти нити,
которые тянутся с облаков,
похожие на оковы
и снова, и снова.
Ты только и делаешь, что привыкаешь к новому, ищешь новых, которые так же оставят тебя без крова,
отведают твоей крови,
украсят наряды нервами
и спросят: "Извините, а кто Вы?"
а на вопль отчаянно рвущийся из груди
"Я тебя не знаю, прости",
и с этой фразы вылетают уже не хрящи, а кости,
ты вспоминаешь погибших при Холокосте,
набираешься острой ненависти,
чтобы вырвать чужие сердца и на фарш спустить.
И язык свой кладёшь на наковальню под раскалённый молот,
чтобы высказать всё сейчас, пока жив и молод,
пока тебя не бросает от страха в пот,
ты встаёшь на трибуну, орёшь про совесть и адский труд,
пока можешь орать, пока голос крут,
заточен, звонок, не хрипловат,
ты глаголишь на Космос останки правды,
заявляешь, что виноватые
непременно отправятся в Ад.
А потом ты становишься, словно лёд,
громко падаешь с небосвода на лестничный, блин, пролёт,
вваливаешься в квартиру, где тебя даже кот не ждёт,
падаешь на кровать и хрипишь.
А палач твой получает деньги за то, что он никогда тебя не убьёт
и будет смотреть за тобой ещё много паршивых лет.
И только в конце, только в самом конце тебе скажут, что ты поэт.
Или нет.