Маня, маленькие глазки

         

Сухонькая, чуть сгорбленная старушка, бойко шагала через дорогу, по которой пылила машина, гружёная совхозным скотом. Батожком погрозила невыспавшемуся шофёру, потом перекрестила вслед, уходящую машину, и застучала своим батожком по рассохшимся скрипучим доскам хлиплых мостков через канаву. Постояла минуту- две у крылечка, вытирая ноги о старенький половичок, потерявший свой былой узор красок от длительных стирок и времени.
«Христос воскресе!» - торжественно-напевно прозвучал в избе её голос.
«Воистину воскрес, Маня», - наша бабушка, только что суетившаяся у печи, переставляя чугунки и плошки, поспешила навстречу к сестре. Они расцеловались, похристосовались, как они выразились: «Давайте, ребятки, и вы поднимайтесь, Пасха ноне, Воскресение Христово». Бабушка поставила на стол самовар, чашки, заварной чайник, принесла дымящуюся паром картошку, рыжики со сметаной в эмалированном блюде, тарелку с крашеными яйцами, потянувшись, достала из шкафчика на стене маленькую, «чекушку» водки и стопочки.
«Ну, что Мария, давай помаленьку с чайком, что ли, прости Господи, праздник ведь. Ну, Христос Воскрес» - бабушки выпили. Это был скорее ритуал, да и «малушка», настоянная на зверобое, стояла, наверное, ещё с прошлой Пасхи.
Мы гремели умывальником, лениво одевались. Было воскресенье, хотелось понежиться, но манил вид «крашенок» на столе, и сладки конфеты – подушечки на чайном блюдечке, да запах тёплых пирогов, испечённых с утра нашей доброй бабушкой.
Удивительно, но были они обе нашими родными бабушками, обеих их звали Мариями, по отчеству Петровны. Одна, маленькая росточком баба Маня – Маня, маленькие глазки, по-деревенски. Уже никто не помнит, почему её так прозвали. Бабушка Мария была чуть повыше, постарше.
Много лет спустя, когда бабушка Мария умерла, в свидетельстве о её смерти я увидел её настоящее имя – Маривляна, хотя в паспортах обеих сестёр стояла запись имени-отчества: Мария Петровна. Ошибка ли была это, или неграмотность работника сельсовета – неизвестно, но жили две сестры с одинаковыми именами и отчествами, жили в одной деревне, друг против друга, через улицу стояли их дома.
Вечером Маня сидела дома опять одна. Негромко говорило радио на стене, потемневшей с годами, оклеенной фотографиями и вырезками из журнала «Крестьянка», да своими почётными грамотами, их заработала на скоте не мало за долгие годы работы в животноводстве. Думала Маня о своей прожитой жизни: была она, вроде как у всех, лёгкой не назовёшь – обыкновенная, крестьянская судьба. Поучиться не довелось, работала, выросла, замуж вышла. С мужем только не повезло ей. Говорили в деревне: «Пашка у Мани – из тюрьмы да опять - в тюрьму». Детей не было. Отдавала она нерастраченную любовь внукам, нам – внучатым племянникам, да маленьким теляткам на ферме, уж, сколько их вырастила за долгие годы работы. Пашка сгинул где-то на зоне Коми, и осталась Маня одна-одинёшенька. Непрошенной гостьей зашла в дом старость, да и осталась в нём надолго. Пришли к одинокой женщине болезни и боли, которых раньше не замечала за делами. Сестра Мария уехала в город к внукам, детей нянчить, да и осталась там жить. Там и умерла.
Заходила к ней изредка соседка, да раз в неделю приезжал социальный работник, да почтальон, приносивший пятого числа каждого месяца небольшую пенсию. От беспомощности и тоски часто болело сердце, и часто плакала ночами баба Маня, вспоминая молодость, ушедшие годы: какой она бойкой была, как плясала на беседках и игрищах, казалось, что искорки сыплются из её карих, прищуренных глаз. Может поэтому, и звали её в округе – Маня, маленькие глазки. Войну пережила, в голод выжила, в лесу не погибла. Маня любила ходить по грибы. Ушла осенью собирать рыжики в летовище и заблудилась. Может, зренье подвело, может азарт, а, скорее всего, старость. Пять суток искали её жители двух деревень и милиция. Мы и к гадалке ходили и свечку в церкви ставили за упокой души, нечаяли увидеть её живой. Не горела свеча. Жива была Маня. На шестые сутки сама вышла из леса, вернулась домой. Болела долго, но снова выжила. Но вот, видимо, пришёл её последний час.
Уходила баба Маня в мир иной тихо, одинокой. Холодным мартовским вечером остановилось сердце труженицы. Похоронили её на новом городском кладбище. Одинокая могилка.
Время не щадит никого и ничто. Нет уже в деревне и дома Мани, время и люди разрушили его. Наш тоже хиреет без должного присмотра, приезжаем летом, как на дачу. На короткое время оживает дом, собираются под его крышей дети, внуки, правнуки.
И, кажется иногда, что, вот-вот, простучит батожком по мосточкам, скрипнет дверь в избу, и войдёт в дом наша баба Маня, доставая из клетчатого фартука крашеные луковой шелухой пасхальные яйца, и негромко скажет «Христос воскрес».

                2009 – 2010 гг.